Андрей лежал на постели, постланной на широком лавке в малой горенке. Анка сидела у изголовья. Лев пришел. Распахнул дверь. Анка не сразу распознала князя в простой одежде. Отец наклонился к сыну, губами коснулся лба, разбудить боялся. Вечером снова пришел. Так являлся семь дней. На восьмой день мальчик совсем окреп. Была прислана крытая повозка, в которой Анку и ее питомца увезли на княжеский двор. Лев и Михаил ехали верхами рядом. Прощаясь, Анка перецеловалась искренне с женою Михаила, его матерью и мачехой своей. Обещались гостевать друг у дружки, дружиться. Пришел и Яков Первый, отец Анки, она говорила с ним. Михаил не глядел на нее и не говорил с нею…
Ярослав стоял в спальном покое княгини. Она сидела перед ним на разостланной постели, накинув поверх сорочки легкое верхнее платье. Голова ее была не убрана. Женщина чувствовала себя обессиленной. Она проиграла эту игру. Но неужели он воспользуется ее поражением и станет унижать ее? О, как жестоко!.. По городу, конечно, не замедлят двинуться слухи. Куда увезен мальчик? Да, на княжеском дворе, в теремах грозит ему опасность. Но ведь она не приказывала, нет! Виновна ли она в том, что верные слуги и без ее приказа готовы стать на защиту своей госпожи?.. И как поправить, как поправить все теперь?.. Но покамест все идет вниз, в бездну!.. Она не в силах сдержать себя…
— Говори! — приказал он.
Чувства ее были болезненно обострены. Он приказывает ей! Как рабыне!.. Она уже была не в силах обдумывать свои слова.
— Бог весть, какою поганью привык насыщаться приблудыш твой мордовский! — затворила сухо и по-бабьи крикливо. А прежде ведь сама осуждала женщин, так говоривших с мужьями своими. Но теперь не могла! Не было, не было сил!.. — О-ох! Извести бы их, всех твоих блудниц и приблудышей! — закачалась на постели взад и вперед от боли нутряной сердечной. — Ох, отец, на кого покинул меня, на унижение, на поношение!.. — Князь оставался безмолвен. Она чувствовала, что вся ее тоска, вся обида, отчаяние должны выхлынуть из горла, из глотки поносными этими, грубыми словами, будто гноем кровяным… — А хоть бы он издох, мордва проклятая! — выкрикнула и зарыдала в голос…
Ярославу по-мужски сначала показалось нелепым ее поведение. Ведь прежде она совершенно искренне говорила, понимала, что мальчика надо взять. Все понимала. Или просто не решилась тогда возразить ему? Да он бы и не послушал ее возражений… И теперь…
Эта ее бабья бранчливость раздражала его. Это он полагал простолюдным. Его гордость, унаследованная от нескольких поколений Рюриковичей, уходящая в корни византийских императорских родов, до брезгливости возмущалась. Губы его покривились… Но даже теперь он знал, если кто и понимает многое в нем, в его замыслах, то это она. И пусть сердцем припадает он к своему Андрею, но это ведь сердце, всего лишь сердце, которому приказать невозможно. В ее же сыне, в ее первенце провидит он образ правителя будущей великой Русской державы; таковы будут правящие ею, даже когда пойдут не от рода Рюрикова.
