— Ладно, — сказал Тихонов. — Берем Чалку. Спасибо, Настасья Арсентьевна.
Пока Вострухин седлал мерина и хозяйка наставляла сержанта, где, когда отпускать или подтягивать подпругу, Тихонов вышел на пригорок и дал сигнальную ракету. Она повисла над поляной изумрудным новогодним шаром, потом с треском упала.
Тропинкой, уходящей в гору от кордона, поднимались споро и бойко. Впереди, изредка присвечивая фонариком, шел Тихонов, сзади деловито пофыркивал, цокал копытами навьюченный Чалка, а шествие замыкал сержант Вострухин, насвистывавший веселый мотивчик.
Да, это был уже другой коленкор, это напоминало настоящую экспедицию.
— Напрасно вы на них обижаетесь, — неожиданно сказал Вострухин. — Ну, на стариков.
Тихонов удивился, но промолчал.
Вострухин неуверенно потоптался, посопел и все-таки не выдержал:
— Я насчет ихней дочки. Видел на стене ее фотографию с мужем. Неплохая девушка.
— Ну и что?
Сержант осторожно шмыгнул носом.
— Мнение мое: любовь — это как в кино. Есть билет — проходи, нету — не обижайся. Такая получается философия.
— Слушай, Вострухин, — едва сдерживаясь, произнес Тихонов. — Ты неплохой парень, но свои киномудрости лучше попридержи при себе. Понял?
— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! Вы не обижайтесь, я чистосердечно. А почему? Потому что я в любовных делах человек опытный. Я этих любовных картин накрутил и насмотрелся столько, что другой с ума сошел бы. Помню, «Соблазненную и покинутую» раз десять крутил — молодежь требовала. Главное в любовных драмах что? Выдержать оптимизм. Это уж точно.
Тихонову очень захотелось включить фонарик и посветить сержанту в лицо. Вострухин, конечно, искренен. Забавный парень, по-своему правильный.
— Так, значит, говоришь, как в кино? — Тихонову стало легко и весело.
— Именно, товарищ старший лейтенант. А киномеханик в этом деле вроде тещи — больше портит, чем показывает.
Тихонов рассмеялся, подумал: откуда Вострухин узнал про его увлечение? Ведь в прошлом году он здесь еще не служил. Наверняка ребята рассказали. Такое ведь не утаить.
На первый перевал вышли в полночь. Ветер бесился, завывал в голых скалах. Свет фонарика слепнул на расстоянии вытянутой руки, и в его призрачном робком луче, будто дым, клубился холодный пар. Дышалось тяжело, ноги дрожали.
Надо было пустить вторую ракету, однако Тихонов, махнув рукой, спрятал ракетницу снова в рюкзак: бесполезное дело. Перевал в тучах, ракету не увидишь и за сто метров.
Потом был крутой каменистый спуск, на котором даже Чалка кряхтел и екал селезенкой, потом, оглохшие от недавней высоты, мокрые от дождя и пота, они переходили вброд леденящую Медведку.
