— Клянитесь паном Иезусом и Маткой Божьей на рукояти кинжала, расположенной крестом.
Ксендз пропустил мимо ушей этот святотатственный призыв и только улыбнулся.
— Подождите произносить клятву, паны добродзеи, не зная еще, какие обязательства на себя принимаете, — сказал Жвирждовский.
— Так, так, — провозгласили почти все единодушно.
— Гм! — крякнул только пузатенький господин, тревожно шевелясь на своем стуле, на который он сел верхом.
Жвирждовский сурово взглянул на него начальническим взглядом, от которого тот переместил свою позицию.
— Окончив эти прелиминарные статьи, — произнес опять размеренно пан Людвиг, — я должен сделать оговорку. Хотя мне большею частью известны планы и средства нашего высшего трибунала, я обязан до времени ограничиться представлением вам моего плана в кругу моих действий, как воеводы могилевского. Опять повторяю, каждый может подвергнуть его критике, и я подчинюсь ей, если собрание найдет ваши замечания полезными для блага отчизны. Никто из вас не отвергнет, что если в начинании патриотического дела нужно страстное увлечение, то и не менее глубокая обдуманность нужна в начертании плана действий.
— Вы душой горячий патриот, по ремеслу воин, по науке великий стратегик — наш будущий Наполеон! — молвил кто-то из собрания.
— Ого-го! Как вы заставляете меня широко шагать, — отозвался могилевский воевода с самодовольной улыбкой.
— Все, что вы начертали в своей гениальной голове и потом изложили на бумаге, должны мы принять без рассуждений. На то вы воевода, а мы слуги, орудие вашей воли, — послышалась чья-то угодливая речь.
— Мы покуда здесь все равные члены, — отвечал Жвирждовский, — дело другое на поле битвы. Ум хорош, а два лучше, как говорят москали.
— А я не мужик-москаль, — образованный пан, замечу: Du choc des opinions jaillit la vérité,[7] — сказал с выдавшимся брюшком господин.
— Пан очень любит эти безвредные шоки, — заметил один из офицеров, — посмотрим, так ли он будет действовать, когда раздадутся les chocs des armes.[8]
Стабровский пожал плечами.
— Нечего пожимать плечами, — вмешался неугомонный спорщик.
— Поневоле пожмешь, когда у нас время проходит в пустословии: дайте же говорить дело пану воеводе; этак мы никогда не покончим.
Суздилович открыл было рот, чтобы опять спорить, но сидевший подле него шепнул ему, что он воротится домой голодный, если будет продожать спор, и тот замкнул уста.
— Соединимся же братски в патриотическом национальном гимне: «Боже цось Польске!» — воскликнул с одушевлением Жвирждовский.
