Хирург | страница 49
Почему я так возбуждаюсь после сложных операций? Говорят, что в каких-то странных и страшных единицах какие-то диссертанты ухитрились измерить количество сил, уходящих у хирургов за время операции. Не знаю, не знаю. У меня совсем не так.
Анестезиолог. Я его еще подержу на столе и, если все будет так же, переведу в палату. Привезите кровать сюда.
Сестра. А каталку нельзя?
Анестезиолог. Можно. Но дважды перекладывать для него все-таки тяжело.
Сестра. У нас кровать без колесиков.
Анестезиолог. А специальных подставок подкатов с колесиками нет?
Сестра. Сколько раз ездили в магазин – их все нет и нет.
Анестезиолог (засмеялась). Узнаю нашу неуклонную систему практического здравоохранения. Система осечек не дает. А в институтах, в академической системе, и кроватей функциональных полно и подкаты есть.
Тут и я включился:
– Доктор, а у вас нельзя чем-нибудь поживиться? Какими-нибудь лекарствами дефицитными для нас, например.
Анестезиолог. Надо посмотреть, чего у вас нет.
Я. Ну, вы кончайте заниматься больным, станет еще, как вы говорите, стабильнее, приходите в ординаторскую. К тому же и записать надо.
– Сейчас иду. Идите. Я иду следом.
Определенно хорошая девочка. Зачем ей работать в ожидании трупа? Пусть бы к нам приходила. Там она научный сотрудник, – получает больше. Жаль.
Анестезиолог. Что вы стоите, Евгений Львович? Раздевайтесь, пойдем в ординаторскую.
Я. Да, идем. Как вы думаете, Лев Павлович, – убывают силы хирурга во время операции или увеличиваются?
Агейкин. Смотря на что. (Хихикает.)
Я. Так и я могу ответить. (Агейкин хихикает.)
Агейкин. А вот в институте одну работенку делают. Определяют степень вредности хирургической работы.
Я. Хирработы.
Агейкин. Что, что?
Я не стал повторять.
– Ну и что?
Агейкин. Обвешали хирурга во время операции всякими датчиками, как космонавта, и стали наблюдать за кардиограммой и давлением. Резекция желудка была. Когда лигатура с артерии сорвалась, на кардиограмме предынфарктное состояние, а давление свыше двухсот. Перевязал – и все в норму вошло. Представляю, сколько раз за операцию. И сброс веса за операцию – три кэгэ.
Я сказал, что, сколько ни взвешивался до и после операции, вес сохранялся. «Но это-то ладно, ты скажи – за вредность начнут платить рублей пятнадцать – тридцать, хоть десятку, как за степень, или нет?»
Этого он, конечно, не знал, а всякие легенды собирает по сусекам. Я опять пошел к больному. А он мне: «Да пойдемте, Евгений Львович. Запишем лучше. Прав Онисов – уникум вы. Чего опять пошли?»