Хирург | страница 49



Почему я так возбуждаюсь после сложных операций? Говорят, что в каких-то странных и страшных единицах какие-то диссертанты ухитрились измерить количество сил, уходящих у хирургов за время операции. Не знаю, не знаю. У меня совсем не так.

Анестезиолог. Я его еще подержу на столе и, если все будет так же, переведу в палату. Привезите кровать сюда.

Сестра. А каталку нельзя?

Анестезиолог. Можно. Но дважды перекладывать для него все-таки тяжело.

Сестра. У нас кровать без колесиков.

Анестезиолог. А специальных подставок подкатов с колесиками нет?

Сестра. Сколько раз ездили в магазин – их все нет и нет.

Анестезиолог (засмеялась). Узнаю нашу неуклонную систему практического здравоохранения. Система осечек не дает. А в институтах, в академической системе, и кроватей функциональных полно и подкаты есть.

Тут и я включился:

– Доктор, а у вас нельзя чем-нибудь поживиться? Какими-нибудь лекарствами дефицитными для нас, например.

Анестезиолог. Надо посмотреть, чего у вас нет.

Я. Ну, вы кончайте заниматься больным, станет еще, как вы говорите, стабильнее, приходите в ординаторскую. К тому же и записать надо.

– Сейчас иду. Идите. Я иду следом.

Определенно хорошая девочка. Зачем ей работать в ожидании трупа? Пусть бы к нам приходила. Там она научный сотрудник, – получает больше. Жаль.

Анестезиолог. Что вы стоите, Евгений Львович? Раздевайтесь, пойдем в ординаторскую.

Я. Да, идем. Как вы думаете, Лев Павлович, – убывают силы хирурга во время операции или увеличиваются?

Агейкин. Смотря на что. (Хихикает.)

Я. Так и я могу ответить. (Агейкин хихикает.)

Агейкин. А вот в институте одну работенку делают. Определяют степень вредности хирургической работы.

Я. Хирработы.

Агейкин. Что, что?

Я не стал повторять.

– Ну и что?

Агейкин. Обвешали хирурга во время операции всякими датчиками, как космонавта, и стали наблюдать за кардиограммой и давлением. Резекция желудка была. Когда лигатура с артерии сорвалась, на кардиограмме предынфарктное состояние, а давление свыше двухсот. Перевязал – и все в норму вошло. Представляю, сколько раз за операцию. И сброс веса за операцию – три кэгэ.

Я сказал, что, сколько ни взвешивался до и после операции, вес сохранялся. «Но это-то ладно, ты скажи – за вредность начнут платить рублей пятнадцать – тридцать, хоть десятку, как за степень, или нет?»

Этого он, конечно, не знал, а всякие легенды собирает по сусекам. Я опять пошел к больному. А он мне: «Да пойдемте, Евгений Львович. Запишем лучше. Прав Онисов – уникум вы. Чего опять пошли?»