С этими размышлениями и отправился я назавтра в институт слушать самого Товстоногова.
Георгий Александрович решительно вошел в аудиторию, уставленную кубами и ширмами для студенческих выгородок, сел за черный обшарпанный стол и привычно принялся сооружать из листа ватмана, заранее заготовленного тогдашним ассистентом Товстоногова А. Кацманом, пепельницу. Курил мэтр непрерывно - сигарету от сигареты. Причем то ли "Винстон", то ли "Мальборо" (я не помню точно за давностью лет), что по тем временам было редкой роскошью. Студенты, следя за вьющимся дымком его сигареты, понимали, что такое преуспевающий режиссер. Говорил Товстоногов убедительно, слушали низкие грудные ноты его голоса завороженно, но я все время этой беседы не мог отвязаться от желания понять, знает ли лауреат Ленинской премии о таировском спектакле "Оптимистической".
Когда пришла очередь спрашивать, набрался смелости.
- Не понял вас, - нахмурился Георгий Александрович.
Почувствовав себя идиотом, я тем не менее повторил.
Товстоногов, начав с "видите ли", сорок минут говорил ни о чем, так и не ответив на мой примитивный вопрос. Очевидно, нетрудно было угадать мою последующую "провокацию" о поражающем совпадении пространственных решений. И этого Товстоногов мастерски избежал.
С лекции я ушел разочарованным. Невольно вспомнилась строка из капустника ленинградского ВТО, посвященная Товстоногову:
- Сколько можно влево, сколько нужно вправо и с оглядочкой назад....
Биологический талант
Леонид Луков был необыкновенно талантлив, буйно, стихийно, трудноудержимо. В моменты вдохновения будущий фильм шел из него, как тесто из квашни. Не случайно Довженко назвал Лукова "биологическим талантом". Воспринималось это тогда обидно и несколько презрительно. И напрасно. Талант не может быть не "биологическим": обучение жизнью, просвещение теорией - это только гранение того же таланта. Может быть, тонкого гранения не хватало Леониду Давыдовичу, но неотшлифованный мощный дар художника виден в лучших его фильмах.
Луков не оставил трудов по теории режиссуры, никто не стенографировал его режиссерских указаний, но каждый съемочный день, а затем и сам фильм, появившийся на экране, давал пищу для размышлений тем, кто ценил луковскую позицию в кинематографе.
Однажды увидев, я навсегда запомнил шахтера из фильма "Я люблю", долбящего обушком стену собственной хаты. В решении этого эпизода угадывалось влияние Довженко, и не без основания - Александр Петрович говорил: "Я ставил Лукова на ноги". Впрочем, влияние Довженко испытывали в ту пору многие. Его стилистика стала даже модной. Луков со смехом вспоминал эпизод своей режиссерской молодости: во дворе Киевской студии к нему подошел маститый оператор А. Лаврик и посоветовал: "Снимай покосей, как у Довженко!"
