Именно из Германии и поползла очередная зараза, на доброе столетие погрузившая практически всю Европу в огонь и кровь…
Звалась эта зараза – Реформацией. И заварил кашу монах по имени Мартин Лютер. Сам он, насколько можно судить, руководствовался побуждениями достаточно благородными. Он хотел как лучше – а получилось как всегда. С романтическими (и не особенно) реформаторами такое случается сплошь и рядом, поскольку с определенного момента процесс выскальзывает из рук творца и живет по своим собственным законам…
Поначалу Лютер стремился, повторяю, к цели достаточно благородной: реформировать католическую церковь, чересчур увлекшуюся мирскими делами в ущерб высокой духовности (интересно, что во времена Лютера в русской православной церкви наблюдались схожие процессы, о чем подробнее – позже…).
Безгрешен, как известно, лишь Господь Бог, а земной церковью руководят люди. Люди есть люди… В церковных иерархах было слишком много мирского, суетного: они превратились в форменных феодалов с пышными выездами, соколиными охотами, живейшим участием в политических интригах и прочими грехами. Многих ревнителей духовности, не одного Лютера, возмущало появление индульгенций – продававшихся за деньги грамоток с полным отпущением грехов (кстати, в шестнадцатом веке на Руси отмечена продажа за деньги неких «богоспасительных грамот», которые весьма напоминают индульгенции…).
Разумеется, нарбоннский епископ Беранжер, который не только продавал за деньги церковные должности, но и содержал на жалованье шайку разбойников, исправно таскавшую ему с больших дорог всякое добро, был крайностью. Но и без этой крайности в церкви накопилось немало грешного. Людей, искренне верующих и думавших в первую очередь о духовности, это всерьез возмущало.
Вот Лютер и провозгласил свои знаменитые «девяносто пять тезисов» об исправлении церкви – которую вовсе не собирался покидать. Но прекрасно известно, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями…
В числе прочего Лютер достаточно внятно провозгласил идею о том, что церковь ради приближения к высокой духовности должна отказаться от обладания многочисленными земными благами. Это был не самый важный для него самого тезис, но именно он сыграл роль выпущенного из бутылки джинна – не относительно мирного Хоттабыча, а того персонажа Стругацких, что плевался огненными языками и рушил им же созданные замки…
Масса народу (и не только феодалы, но и городские бюргеры с крестьянами) мгновенно сделали из этого тезиса
