Я посмотрел на часы. Семь минут второго.
— Ладно, — сказал я. — Сам узнаю у Сыча. Спасибо.
Я пошел ко двору Морковиных. Народ в переулок все прибывал.
Появились девушки, женщины. Мне показалось (наверняка показалось!), празднично одетые. Был уже здесь мужчина в тельняшке и бриджах, из которых вываливался живот, со своим велосипедом.
Все были возбуждены. Все чего-то ждали.
У калитки Морковиных стояли оба милиционера — Захарыч, опять, кажется, в легком хмелю, и молодой.
«Видно, Фролов распорядился, — подумал я. — Зачем?»
Молодого милиционера все называли Семенычем. Было Семенычу лет двадцать; лицо молодое, сытое, с круглыми щеками, довольное. Сейчас на нем не было страха, как вчера, когда он охранял труп Михаила, а были значительность и суровость. И заметно было, что Семенычу приятно стоять на посту, на виду у всей деревни. Когда я подошел, он браво вытянулся, даже, кажется, щелкнул каблуками и доложил громко, чтобы слышали все:
— Никаких происшествий, товарищ следователь! Оба, то есть преступник...
— Какой преступник? — резко перебил я.
— Ну... То есть Сыч... — И Семеныч вдруг начал буйно, по-юношески краснеть. — И жена его Марья на огороде.
— Картошку полют! — рявкнул Захарыч и тоже вытянулся, выставив живот.
— Хорошо, — сказал я. — Ждите меня здесь.
Я прошел через двор, через густой зеленый сад — в огород. Да, Морковин и Марья окучивали картошку. Он в одном конце огорода, Марья в другом. Мерно поднимались и опускались тяпки, переворачивая влажную землю.
Они медленно двигались навстречу друг другу.
И опять я почувствовал всю нелепость и противоестественность ситуации. Если он убил, чего ждать, на что надеяться?
Морковин увидел меня, разогнулся, вытер рукавом пот с лица. Медленно поднимались и опускались тяжелые веки. Ни страха, ни удивления на лице. Одно безразличие. И покорность судьбе. Или нет. Наверно, только сейчас я придумал эту покорность. Одно безразличие. Какое-то тупое безразличие ко всему.
Я подошел.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Здравствуйтя.
— Мне нужно, гражданин Морковин, задать вам несколько вопросов.
При слове «гражданин» тень набежала на его лицо и сейчас же исчезла.
— Задавайтя. Только вот работа у меня. Опять вроде дожж собирается. — Он посмотрел на серое, низкое небо. — Позднее лето в нонешнем году, позднее.
— Скажите, часто обижал вас Михаил Брынин?
Лицо Морковина оживилось.
— Ета точно, — сказал он, глядя на меня. И опять в его глазах я увидел отсутствие. — Мишка так и глядел, чтобы мене чаво изделать.
