— Гнездило!
— Я здесь, боярич, — отозвался из темноты Гнездило.
— Где ты замешкался, чертов холоп?
Гнездило на вороном коне подъехал к господину. Длинные белые волосы вихрил ночной ветер.
— Твое место возле меня, сзади меня, — строго сказал Гвай. — Почему я никогда не могу тебя дозваться?
Гнездило молчал.
Были они одногодками, боярич и холоп. Гнездилу в свое время вывели с пленом из Туровской земли, а был он до своего холопства сыном вольного смерда. Крепкий, сметливый и быстрый, он недолго ходил на боярском поле за сохою, выбился в боярские конюшие, потому что очень любил коней, мог совладать с самым горячим скакуном.
— Кажется, мой Дубок прихрамывает на левую переднюю ногу, — после долгого молчания сказал боярин.
Гнездило натянул поводья, тотчас же соскочил со своего коня, со словами: «Позволь, боярич…» — подняв ногу Дубка, погладил ее, надавливая сильными пальцами, потом неожиданно резко дернул ее.
— Готово, боярич, — скромно выдохнул он.
Гвай недоверчиво шмыгнул носом, но тут же повеселел, увидев, что конь пошел легче, бодрее.
Они держали путь на юго-восток от Полоцка, в то место, где река Сосница впадает в Двину. Там была вотчина отца Гвая боярина Алексея, на крутой горе стояла усадьба, огороженная дубовым тыном.
Молчаливая ночь сеяла над пущами и болотами свою вековую печаль. Страшновато было и неуютно. Грязь чавкала под конскими копытами. Вылетевшие из своих укрытий в толстых дуплистых деревьях летучие мыши, казалось, готовы были сесть на голову. Молодые зайцы и птицы, пугая коней, срывались с теплых лежанок и гнезд. В темной непролазности лесов слышались треск и сопение — где-то неподалеку спешило по своим делам тяжелое зверье. Ночная земля гудела, вздрагивала, дрожала, столько сил бушевало в ней и на ней, столько жизней загоралось и гасло во мраке.
Вдруг слева от Гвая и Гнездилы из молодого березничка послышался тихий протяжный свист. Постороннему уху могло показаться, что это подала голос какая-нибудь ночная птица. Но боярич знал: так может свистеть только Роман. Он радостно встрепенулся, подстегнул Дубка, помчался туда, к тому березничку. Гнездило не отставал от боярина ни на шаг.
— Ты, Роман? — на всякий случай крикнул в темноту Гвай.
— Я… — Роман вышел из березничка. Неподалеку стоял его конь, щипля траву. — Дозволишь, боярич, у тебя переночевать? — спросил Роман, берясь за стремя Гвая.
— О чем речь, Роман? Радость для меня будет великая, если ты поедешь ко мне. Мой дом — твой дом.
