— Без проблем. Спасибо за ужин, миссис Лейтон. Мистер Лейтон. — Джош кивает отцу Дрю.
— Когда-нибудь все-таки мы добьемся, чтоб ты называл нас Джек и Лекси, — смеется тот, качая головой, словно знает, что этого не произойдет. — Наверно, когда тебе будет тридцать.
— Доброй ночи, мистер Лейтон, — отвечает Джош.
Дрю машет нам с крыльца, уже с кем-то болтая по мобильнику. Джош выезжает с длинной подъездной аллеи. Десять минут в машине с Джошем тянутся гораздо дольше, чем десять минут поездки с Дрю. Дрю, сам того не сознавая, заполняет собой молчание. Джош растворяется в молчании, становится его составляющей. За всю дорогу он не произносит ни слова и, лишь когда останавливается у дома Марго, теперь уже в третий раз, говорит:
— Ты, конечно, можешь отвертеться и не пойти, но лучше не отказывайся. Ты ей понравилась.
Я киваю, открываю дверцу пикапа. Шагнуть из кабины на землю я не могу, а если спрыгну на своих шпильках, наверняка подверну лодыжку, а может, сразу обе, хоть здесь и не высоко. Наклонившись, я снимаю левую туфлю, затем правую, затем спрыгиваю на подъездную аллею и поворачиваюсь, чтобы захлопнуть дверцу.
— Тебе нужны более подходящие туфли, если хочешь работать с техникой. В этой обуви мистер Тернер не подпустит тебя к станкам. — Джош качает головой, словно сам не верит, что говорит все это мне. Думаю, ему физически больно общаться со мной. Я не знаю, что ответить. Мне кажется, мистер Тернер вообще не намерен подпускать меня к станкам, в любой обуви. Я снова киваю и захлопываю дверцу.
Уже почти десять. Обычно в это время я бы уже надевала спортивную форму и кеды. Меня раздирают противоречия: мне необходимо совершить пробежку, но я знаю, что желаемого эффекта она не даст. Впервые за две недели я не уверена, что хочу бегать. Мне лучше думается, когда я в движении, а сегодня мне многое надо обдумать, но в этом-то и проблема. Беговой дорожки здесь нет, значит, придется бегать на улице, однако, когда я бегу по улице, сосредоточиться на мыслях не могу. Ибо я должна постоянно прислушиваться, регистрировать каждый звук, каждый отзвук, каждое движение вокруг. В такой обстановке трудно что-то анализировать. Такая же проблема возникает, когда я нахожусь среди людей: я постоянно должна контролировать себя, чтобы случайно словом не отреагировать на что-то или кого-то. Желание говорить — естественная потребность, и я должна постоянно быть настороже, дабы не нарушить молчание. Я думала, со временем будет легче. Труднее должно было быть на первых порах, когда я обрекла себя на молчание. Оказалось, наоборот. Тогда мне абсолютно нечего было сказать. Я не испытывала соблазна. Теперь все чаще и чаще возникает масса вещей, которые мне хочется из себя выплеснуть. Они атакуют мой разум, и я постоянно должна сдерживать свой порыв. Это очень утомительно.
