Джош Беннетт болтает не переставая, но я не понимаю ни слова, хотя голос его будто в черепе моем гремит. Кажется, он все еще вещает про «конский хвост». Про то, что пьяным девицам нельзя ходить с распущенными волосами. Хоть бы говорил потише. Как будто выступает со сцены, силясь докричаться до последних рядов в зале, — очень громко.
Я поднимаю на него глаза. Выглядит он ужасно. Спал ли он вообще этой ночью? Видно, что он раздражен. И кто станет его за это осуждать? Субботнее утро, рань несусветная, а он возится с какой-то странной девкой, занявшей его диван, — с той самой, что всю ночь как из пушки блевала у него в ванной, а он пытался ей помочь, чтобы она волосы не испачкала. Пожалуй, не стоит судить его слишком строго — вообще не стоит судить, — тем более что он идет на кухню и возвращается со стаканом ледяной воды, а мне жутко пить хочется. Я смотрю на стакан в его руке. Почему такой маленький — не стакан, а стопка? Воду, что ль, экономит? Мне таких нужно штук восемнадцать, не меньше. Я беру стакан, с благодарностью подношу его ко рту и мгновенно осушаю одним глотком. Жидкость обжигает горло и тут же устремляется назад. Что за черт? Это водка. Я выплевываю ее, куда — не важно, и тут же начинаю давиться рвотой. Желудок сжимается, содрогается в конвульсиях, но больше из меня ничего не выходит. Я бросаю злобный взгляд на Джоша Беннетта. Он смотрит на меня, и в лице его читается… Что? Удивление? Раскаяние? Страх?
— Черт! Не думал, что ты станешь это пить. — Он выхватывает стакан из моей руки. А чего он ждал? Что я купаться в нем буду? — Думал, ты догадаешься. — Он смотрит на меня виновато. — Это была шутка. Причем дурацкая, — бормочет он себе под нос, бросаясь на кухню и возвращаясь еще с одним полотенцем. Стирка на целый день ему обеспечена. Интересно, как он объяснит это родителям? Просто чудо, что они еще не явились проверить, что здесь происходит. Я выдергиваю полотенце у него из рук, опускаюсь на пол и начинаю убирать за собой. Даже если в этот раз напачкала по его вине, я не хочу быть ему еще чем-то обязанной. Он стоит надо мной, пока я вытираю остатки водки на полу. Я сознаю, что, должно быть, представляю собой жалкое зрелище: на четвереньках, волосы, лицо, одежда — напоминание о жестокой шутке, коей оказалась эта ночь.
Я поднимаю голову, сердито смотрю на него. Меня злит, что он стал свидетелем моего позорного унижения и что я, хоть он и упивается моим падением, в долгу перед ним. А вот Дрю… Подставил так подставил. Лучше бы бросил меня на крыльце дома моей тетки, и пусть бы она обнаружила меня в таком виде, чем оставлять на попечение Джоша Беннетта. Едва эта мысль приходит мне в голову, я понимаю, что, вероятно, это не совсем так. Хотя и должно быть так. Тут я соображаю, что все это время гневно смотрю на него. Что же такое прочел он в моем лице? Теперь стоит и улыбается.
