Снимался элементарный перебивочный план. Но — в режиме. То есть под ночь. Я, по роли сельский кузнец, Колька Буранов, в котором нечаянно проснулся талант резчика по дереву, выбегал из дома своего духовного, так сказать, наставника, деревенского учителя-пенсионера, после его ошеломляющей критики уже законченной метровой скульптуры «Связанный Степан Разин». Я выбегал из его дома, чтобы сжечь работу, над которой промаялся не одну ночь. До меня дошло, что Разина невозможно связать, что это неправда и что разинский дух вечно свободен…
Итак, я выпуливался из дома, минуя ступеньки крылечка, позади запоздало бухала дверь, на которой взвизгивала железка щеколды, я чесал по дворику к штакетинам палисадника и должен был перемахивать через него. Для удобства сообразительные ассистенты заранее приспособили внизу два ящика.
— Мотор! Дубль первый!
Я лечу под хлопок хлобыстнувшей двери, хорошо попадаю толчковой ногой на ящики и — классическим «перекидным» — уныриваю в темноту.
Поправили свет. Посуетились чего-то возле камеры… Пошел! Снова лечу. Мне нравится. Я в азарте. Только Макарыч застыло сидит на табуретке возле тонкой ноги софита в низко-низко надвинутом кепсоне и как-то по-бабьи пропущенными между колен руками.
— Дубль третий!
Хрусь — треснула доска под ногой, но я уже высоко перенес себя через зубцы палисада. Смотрю, улыбаясь, на Васю, чего он скажет… А он встает, по-стариковски распрямляя спину, подходит ко мне и тихо так, сквозь сжатые зубы, говорит:
— Ты какова… прыгаешь?
Я ошалел. Развел руками, слизнул с губы пот:
— А чо? Ты же сам придумал…
— А-а… — Его так и перекосило. — Это ж все понарошке, Юра. Вон же она, рядушком, калитка. А ты… как блоха марсианская.
Все. Еще одним дублем был снят тот элементарный, перебивочный план. Я же на всю оставшуюся жизнь зарубил: понарошке никогда и ничего не надо…
…рекомендация в Союз писателей. Так уж получилось, что больше он никому их не написал. А мою сочинил при мне, на кухоньке в Свиблово. Я на это время, чтобы зазря не маячить, вышел. Потом он позвал:
— Слушай, я вот и расписался, а чую, чего-то не хватает…
Я вытянул шею к листку.
— Даты.
Он посмотрел на меня, как на лилипута, и похлопал ладонями.
— Поздравляем. Точка зрения бюрократа. Только не в ней дело. Бумажка-то больно серьезная. Соображаешь? Тут бы чего-нибудь такое…
Я пожал плечами и губами изобразил: мол, не знаю, Вася. Он отвернулся к окну. Ручка была в боевой готовности. В пальцах левой истрачивалась на дым «Ява». Я почувствовал напряженность его размышления.
