Фантом памяти | страница 76



- Ты говорила мне о своих соображениях тогда, во Франкфурте?

- Естественно. Я же должна была тебя предостеречь.

- А я что?

- Как всегда, ничего. У тебя уже горели глаза, и ты весь, с позволения сказать, дымился. Ты меня слушал и принимал к сведению мое мнение, но не слышал. Ты продолжал с ней встречаться, но насчет поездки в Кельн вполне мог и соврать, с тебя станется.

Вот, стало быть, как! Я хотел задать Мусе еще массу вопросов о женщине, в которую влюбился в октябре минувшего года, но после таких слов стал испытывать неловкость. Ладно, придет время - сам все узнаю, либо память вернется, либо встречусь с Вероникой осенью во Франкфурте, куда поеду вместе с Мусей на очередную ярмарку. Может быть, именно эта незнакомка с серыми глазами и станет тем детонатором, при помощи которого взорвется и рухнет стена, намертво отгородившая от меня целый кусок моей жизни. Если мне не помогает знание о фактах, то, возможно, мою память встряхнут чувства?


* * *

К своему дню рождения я пришел с хорошим настроением и доработанной фабулой нового романа. Правда, обилие систематизирование изложенного и, судя по наличию фабулы, хорошо обдуманного материала свидетельствовало о том, что всю весну до момента аварии работал я очень плотно. Зачем же я дал матушке обещание начать книгу о Верочке? Ответов могло быть только два, один из них устраивал меня больше, другой - меньше. Тот ответ, который мне нравился, состоял в том, что маман меня банально обманула, воспользовавшись тем, что я все равно ничего не помню и на этом благодатном фоне мне можно внушить все, что угодно. Я имею в виду: что ЕЙ угодно. А ей, с тех пор, как похоронили Верочку, было угодно только одно, и об этом своем желании она мне неоднократно заявляла то в форме просьбы, то в форме требования, порой переходящего в прямой шантаж с угрозами наложить на себя руки или впасть в тяжелую нервно-психическую болезнь. И ничего такого особенного в моей жизни не происходило, что заставило бы меня поддаться на ее уговоры, я напрасно ищу подводные камни в своем недавнем прошлом, там все тихо, мирно и спокойно.

Второй же вариант ответа, если принять его за основу, меня весьма и весьма тревожил. Если матушка сказала правду, то почему при такой интенсивной работе над новым романом я пообещал, что немедленно возьмусь за книгу о Верочке? Ведь я же понимал, что не могу этого сделать, я не умею работать над двумя вещами одновременно. Я что же, передумал делать книгу о милиционерах? Решил бросить начатое дело, в которое уже вложено немало труда? Возможно. Но для этого нужны были веские основания. Какие? Я чего-то испугался? Мне угрожали? Требовали, чтобы я не писал этот роман? Такое могло случиться, и я, совершенно точно, никому не сказал бы об этом, даже Мусе. Не стал бы признаваться, что я чего-то испугался, струсил. Просто солгал бы, что передумал, что мне это перестало быть интересным, что не чувствую куража, который мне необходим, чтобы написать книгу на одном дыхании. Я точно знаю, что любая книга читается именно так, как пишется. И на одном дыхании, взахлеб читаются только те книги, которые так и создавались.