С другой стороны, я обещал матушке начать писать книгу о Верочке, а для этого мне никакого погружения не требовалось, о жизни сестры я и так все знал. Так начал я книгу или нет? Судя по словам мамы, пока что все дело ограничивалось только обещаниями, иначе она выложила бы передо мной наброски и предварительные наработки как козырную карту. Так что же я делал целых три месяца, закончив "Треугольный метр"? Баклуши бил? Маловероятно. Только Муся может мне ответить, но она по уши занята канадским "безумцем", и у меня не хватает наглости звонить ей и требовать внимания. Ведь такой разговор - не на две минуты, а она постоянно рядом с гостем, синхронит для него. Ничего, подожду еще немного, "безумец" отвалит на свою историческую родину, и у Муси будет достаточно времени для неторопливого и долгого разговора со мной.
Однако с каждым днем стремление восстановить память и, следовательно, окружающий меня мир становилось все слабее, уступая место замечательной идее выстроить свое место в этом мире заново. Почему я должен беспокоиться о том, не испортил ли я отношения с тем или иным человеком? Не стану я тревожиться об этом, куда проще забыть о нем и перестать с ним общаться. Сделать вид, что такого человека в моей жизни вообще не было. Или, наоборот, выбросить из головы подозрения по поводу того, что я кого-то обидел, и вести себя как ни в чем не бывало. Ведь ежели я сам не помню своего свинского поступка, то какой резон на меня обижаться?
Логики в таком подходе было маловато, и я это отчетливо сознавал, однако на уровне эмоций испытывал сильный соблазн поддаться. Интересно, как отреагирует матушка, если я ей заявлю: "Я не помню своего обещания написать книгу о сестре, и поэтому не буду ее писать. Я не могу выполнять обещания, которых не помню и за которые не отвечаю. В моем нынешнем состоянии слова "не помню" синонимичны словам "этого не было". Наверное, в ответ я услышу, что Верочка никогда так себя не повела бы и почему господь забирает к себе самых достойных, а всякая безответственная мразь продолжает коптить небо. Под безответственной мразью в данном контексте подразумевался бы, естественно, я. Апофеозом могла бы стать фраза, которую мне приходилось уже слышать: "И почему умерла она, а не ты?! Уж Верочка нашла бы способ увековечить твою память и успокоить мать". Конечно, мама была не в лучшем душевном состоянии, когда произносила такое, но мне-то от этого не легче, ведь я это слышал и помнил, эти слова оседали на дно души и постоянно зудели и пульсировали, как гноящаяся ранка. Вообще-то моя Ольга Андреевна человек деликатный, но не от природы, а от ума, от понимания, как надо себя вести в приличном обществе. Однако, выведенная из состояния душевного равновесия, она нередко позволяла себе такое, что, не будь я ее сыном, - хлопнул бы дверью и навсегда прекратил бы всякие контакты с ней.
