(Вы не можете себе представить, что здесь вытворяют на похоронах, – вставляет Кавалер, всегда готовый поделиться интересной информацией. – Никакая демонстрация горя не бывает чрезмерной.)
Процессия приблизилась к Кавалеру. Опустите ее, – приказал король.
Он подошел к Кавалеру и схватил его за руку. Идем, ты тоже будешь плакальщиком.
Ваше величество!
Идем! – взревел король. – Мне не разрешили поехать на охоту, не пустили ловить рыбу…
Только на один день, – гневно прервал его старый князь.
Целый день, – король топнул ногой, – мне нельзя выходить. Мы уже играли в чехарду, боролись – но это интереснее. Гораздо интереснее.
Он подтащил Кавалера к гробу. Там лежал юноша в белом, отороченном кружевами, платье. Его бархатистые ресницы были плотно сомкнуты, а розовые щеки и сложенные на груди руки испещрены крошечными бледно-коричневыми точками.
(Играть покойную эрцгерцогиню выпало самому молодому из гофмейстеров, которого часто дразнили за почти девичью красоту, – поясняет Кавалер. Пауза. – А шоколадные капельки… вы и сами можете догадаться, что они обозначали. – К сожалению, нет, – признается слушатель. – Это, – объясняет тогда Кавалер, – были оспины.)
Грудь юноши тихонько вздымалась и опускалась.
Смотрите, смотрите, совсем как живая!
Король выхватил факел у одного из участников процессии и принял театральную позу. – О, моя любовь! Моя невеста мертва!
Несущие гроб прыснули.
Нет, нельзя смеяться. Свет моей жизни! Радость моего сердца! Такая юная. Девственница. По крайней мере, надеюсь. И вот – мертва! И эти красивые белые ручки, которые я мог бы целовать, красивые белые ручки, которые она могла бы положить вот сюда. – Он, пользуясь собственной анатомией, показал, куда.
(Кавалер не упоминает, что уже не однажды имел честь лицезреть королевский пах – очень белую кожу, усыпанную пятнами лишая, что королевский доктор считал признаком хорошего здоровья.)
Разве тебе не жаль меня? – крикнул король, обращаясь к Кавалеру.
(Кавалер умалчивает и о том, как ему удалось все же отделаться от участия в процессии, но не забывает упомянуть, что на протяжении всего фарса священник, человек карликового роста, безостановочно читал заупокойную молитву. Но не настоящий же священник, – восклицает слушатель, – какой-нибудь переодетый гофмейстер. Если учесть, какой чепухой занимаются здесь священники, – отвечает Кавалер, – он вполне мог быть и настоящим.)
Юноша в гробу начал потеть, и шоколадные оспины потекли. Король, стараясь не расхохотаться, приложил пальцы к губам. Я непременно прикажу сочинить об этом оперу, – воскликнул он.
