Вот Варвара развернулась, собираясь уйти. Вот Мишка вечным властным мужским движением приблизил ее к себе. Резко поднятые ветром, его волосы черными крыльями накрыли ее головку в белых ангельских перышках.
Иван отвернулся.
Он сделал последнюю горькую затяжку и брезгливо отшвырнул окурок подальше, пообещав себе больше не курить — вредное занятие должно приносить удовольствие, которого он уже не испытывал. Он встал, собираясь уйти.
И увидел удивительную картину.
Он увидел, как Варвара в одиночестве идет к выходу с пляжа, не торопясь и не оборачиваясь.
Он увидел, как Мишка, совершенно голый, бросает белый лоскуток трусов на кучку лежащей рядом одежды. Он уже не похож ни на Демона, ни на Чингачгука — просто человек, старающийся справиться с жизнью. Еще он увидел, как тот, постояв секунду по колено в воде, нырнул с головой в свинцовую волну и быстро поплыл в сторону Турции.
Иван подождал немного и, лишь убедившись, что Мишка повернул обратно, медленно пошел с пляжа, в сторону, противоположную той, где только что скрылась Варвара.
Он уже привычно задыхался, пряча под одеялом голову в паническом страхе услышать какой-нибудь звук из-за тонкой стены или увидеть быстро промелькнувшую на балконе тень...
Уснуть в таком состоянии он, конечно же, не мог и неосознанно ждал, когда снова зашумит за окнами ветер, срывая с веток плоды и листья, и зашлепают по стеклам тяжелые плевки дождя.
А дождь все не начинался... В таком полубреду он провел всю ночь: сны мешались с мыслями, мысли с фантазиями, фантазии со снами, и потому он почти не удивился, когда в самый темный, предрассветный час дверь бесшумно открылась и в комнате возник Мишка. Он прикладывал палец к губам.
— Ты чего? — прохрипел Иван, садясь на постели.
— Собирайся.
— Что случилось?
— Ничего. Две недели кончились.
— Ну и...
— Я вчера взял билеты — улетаем в восемь тридцать. Вставай, собирайся.
— Прямо сейчас?
— Нет, потом!.. Давай скорей, а то опоздаем.
— Мог бы предупредить...
— Какая тебе разница?
— Попрощаться по-человечески нельзя было? Денег Клаве оставить... Расплатиться хотя бы!
— Некогда прощаться. А деньги на тумбочке оставь. Можешь с запиской.
Иван смотрел на Горелова с возмущением, и тогда он сказал:
— Или ты уже отказался от моего участия в спектакле?
Иван растерялся.
— Так это же ты отказался... Ты ведь не можешь...
— Уже могу. Поехали.
Он безропотно сделал все, что сказал Мишка, — оделся, оставил деньги и записку...
Он был почти роботом. Его сознание ослабело от бессонных ночей и было парализовано сосредоточенной решимостью Мишки.
