– Не совсем обычный способ, согласен, – сказал он, – но теоретически возможный.
Версия продержалась ровно столько, сколько понадобилось его коллеге Косте Логвинову, чтобы вполне резонно возразить:
– Если уж навлекать подозрение, то на конкретное лицо. Где же записка, письмо, хоть какой-то намек... И потом – он не стал бы запирать дверь изнутри.
Крыть было нечем, и пусть Логвинов не произнес слово «убийство», оно словно повисло в воздухе. Похоже, все мы подумали об одном и том же: исключив несчастный случай, а за ним самоубийство, остается предполагать худшее…
К девяти медленно и как-то нерешительно над городом взошло тусклое солнце. Сумерки нехотя отступили под его неяркими косыми лучами, и непонятно было: утро ли это, или вечер, за которым снова наступит ночь.
Я стоял во дворе и, выдыхая из легких остатки «воздуха», которым успел надышаться в доме Георгия Васильевича, занимался рекогносцировкой. Я не случайно воспользовался военной терминологией, ибо в самом деле чувствовал себя как на поле боя после газовой атаки. Так или иначе, пора было приниматься за дело, и я приступил к разведке.
Двор был похож на длинный и узкий школьный пенал. Флигель Волонтира – небольшая мазанка с одним наглухо закрытым ставнями окном – находился в торце. Напротив, в другом конце двора, теснились хозяйственные постройки. С двух других сторон, параллельно друг другу, стояли два дома-близнеца: двухэтажные, дореволюционной постройки здания с так называемыми архитектурными излишествами на наружных стенах. Один из близнецов, слева от меня, пустовал: людей выселили, окна заколотили досками. Сквозь отвалившуюся местами штукатурку торчали ребра дранки, а подъезды, обращенные внутрь двора, зияли немыми бездонными дырами... Картина, одним словом, невеселая. Слегка припорошенные снегом кучи мусора, битого стекла дополняли ее и делали почти мрачной. Впрочем, жителей второго дома этот пейзаж скорее всего радовал: в самом ближайшем будущем им тоже предстояло покинуть неуютный двор и переехать в новые квартиры...
Мои праздные размышления прервал Логвинов. Он вышел из подъезда и, ежась в своем коротком замшевом пальто, показал большим пальцем вверх, что означало: «Есть новости, и неплохие». Повинуясь его зазывным жестам, я вошел в подъезд.
– Четвертая квартира, – сказал Костя и стал быстро подниматься на второй этаж.
Нужная нам квартира была рассчитана на три семьи: рядом с кнопками звонков значились фамилии жильцов. Логвинов провел меня в большую квадратную комнату, где нас встретила худенькая, ниже среднего роста женщина лет тридцати.
