– А допрежь того и не бывало, – Еська отвечает. – Потому вашему брату тако велико чувство, как любовь, неведомо было.
– А и мне неведомо, – Чудо говорит.
– Доселе было неведомо. А отныне я его в тя вдохну, и ты перво и едино Чудо в цельном свете будешь, которо любовию помечено.
– Не делай того! – Чудо взмолилося. – Нешто мне худо было без любови энтой?
– Худо аль ладно, до того мне дела мало, – Еська молвит. – А надо мной ить тоже начальствие имеется. Как оно распорядилося, так я и поступаю.
– Да нешто я такой особый, чтоб меня твоё начальствие небесное наособь от иных отметило?
– Знамо дело, особый. Потому у тя ширинка есть заветная.
Тут Чудо взъярилося так, что и сказать нельзя:
– Ах она, – говорит, – паскудница поганая, негодница Семимандовая! Навроде гостинца мне её всучила, а сама, выходит, меня любовию-то изувечить желала!
– Точно, точно так, – Еська молвит. – Только ты уж на её не серчай больно. Да и кака́ друга́ баба на ейном месте так бы не сделала? Ты же ж вона какой ладный да могутный, всяка б тебя любостью пометить возжелала.
– Нешто правду баешь? Будто ладнее да могутнее меня и в свете нету?
– Нету, – Еська молвит.
– Ну, в энтом разе не стану её карать. Только и мне любовь без надобности. Пособи мне, дух небесный.
– Так и быть, – Еська молвит. – Давай мне ширинку, а то с меня и так уж портки спадывают.
– Да нешто у духов небесных порты имеются? – Чудо засомневалось.
– Имеются. Порты, они у всех имеются. Ну так даёшь ширинку аль нет?
– Да бери её, проклятую!
Взял Еська ширинку, ею и повязался – заместо опояски, что у первого Чуда на елде осталось.
А Чудо тем временем мимо круч пролетело, за облака поднялось, до самой вершины добралось. А на вершине, как Еська уж и чуял, поляна. Вкруг неё тучи-облака, обочь поляны – пещера. Така пещера, что прежняя рядом с энтою щёлкой тараканьей кажется.
Из пещеры выбралась жёнка Чудова – Баба Двенадцатимандовая: три манды промеж ног, да по́ три с боков, да три ещё промеж грудей. Стала она Чудо обнимать, да всю свою дюжину манд распахивать.
У него елды вздыматься и стали: что слева – слегка ожили, что справа – вбок глянули, что промеж ног – до пупа поднялись, да только те, что на груди – и не шелохнулись. Баба, ясное дело, в крик:
– Ах ты такой-сякой! Признавайся, где шлялся-шатался, с какими потаскушками знался!
А Чудо-то и отвечает:
– Над лесами, над горами я летал, в речке елды свои полоскал. Притомился – едва домой воротился.
Только Баба Двенадцатимандовая не унимается:
