Процесс обучения в средней (12 – 17) и высшей (17 – 24) школах вполне соответствует нереалистической сути знаков Быка и Крысы. Эти знаки оторваны от реальности, предпочитая ей мир умозрительный, идеальный. Отданный в обучение человек живет в мире книжных знаний и учебных умений, подчас никак с жизнью реальной не связанных. В возрасте Кабана по окончании учебы приходит время встретиться с реальностью, и тут реалистическое мышление Кабана очень кстати.
Возвращение к реальности – это как пробуждение после сна, понимаешь, как смехотворны былые экзаменационные волнения, как нелепа зубрежка, как наивно было хранить конспекты лекций в надежде, что они пригодятся в практической работе. Одновременно и параллельно идет прощание с идеалами молодости, слишком абстрактными, декларативными и наивно-романтическими.
Родившийся в учебных аудиториях интеллект наконец-то обретает реальный объект для своей работы. Юный врач получает своего первого пациента, юный ученый проводит первые самостоятельные эксперименты, юный учитель обретает первых учеников. Все это уже не шутки, не игра, не тренировка – это реальность. И все же не стоит переоценивать самостоятельность, ответственность и значимость первых шагов молодого специалиста. Как и всякий другой завершитель, Кабан уверен, что нет нужды с первых же шагов карьеры браться за «изобретение велосипеда», а потому ищет авторитет, на который можно опереться. Поэтому так тяжело в этом возрасте без шефа, шеф нужен – и для руководства неокрепшим интеллектом, и для оправдания безыдейности Кабана.
По сути, весь возраст еще не столько начало творческого пути, сколько набор практического опыта. В этом главное предназначение реализма – «опыт – сын ошибок трудных»... Два предыдущих возраста дали знания, теперь к знаниям должен быть добавлен опыт.
Работа реалистического мышления подобна игре. В третьем (3 – 7) возрасте ребенок, играя, формировал свой образ жизни, языковую сферу бытия, в седьмом приходит пора интеллектуальных игр, мужчина в этом возрасте не столько творит, сколько умствует, подражает настоящим творцам. Впрочем, если Корней Иванович Чуковский признавал за третьим возрастом лингвистическую гениальность, почему бы нам и не признать, что вторичность мышления Кабана сочетается с уникальным по мощности интеллектом. Кабан, безусловно, самый интеллектуальный знак, тем более что его интеллект еще не имеет практической ценности и существует как бы сам для себя.
