Конечно, они разговаривали каждый день. Вика для того и купила не только Витьке, но и себе самые дорогие гаджеты, чтобы этому не мешали хотя бы технические помехи. Совершенное творенье Стива Джобса, лежащее в кармане, вызывало у нее восхищение именно потому, что приближало к ней сына каким-то очень естественным, само собою разумеющимся образом. Ей нравилось, что где-нибудь посреди Москвы вдруг может появиться перед нею Витькино лицо и зазвучать его голос.
Но и это не восполняло ее отчаяния и горя.
Она давно уже поехала бы к нему, деньги на это у нее постепенно появились, и становилось их все больше. Но поездка означала бы, что к нужному времени у нее не окажется денег достаточно, чтобы оплатить следующий год Витькиной учебы. Вика рассчитала накопление буквально по дням, и этот расчет приводил ее в ужас, потому что, как она ни старалась, работая без выходных, возможность за год собрать нужную сумму все же была неочевидна.
Когда Вика об этом думала – обычно ночами, перед рассветом, – холодный пот прошибал ее, и мокрой становилась подушка.
Она гнала от себя эти мысли. Она научилась гнать от себя все ненужные мысли с той минуты, когда поняла, что ничего не изменит в окружающей жизни и единственное, что она может сделать, – это перестать думать вообще, и это последний оставшийся ей способ не сойти с ума.
Хорошо хоть Люда бывала в Оксфорде часто. Она сговорилась все-таки с мужем: жить в этой Англии дурацкой не буду, но ездить – ладно, раз в две недели. И вроде бы не могла она сообщить о Витьке ничего такого, что Вика не знала бы от него самого, но взгляд со стороны, тем более такой приметливый, как у Люды, оказывался полезен.
Люда замечала, носит ли Витька шарф – сам он не обращал на это внимания, как ни старался, – вовремя ли отправляет в стирку носки, не завален ли его шкафчик каким-нибудь хламом и не шмыгает ли он носом. К тому же она умела, несмотря на свой хромающий английский, выспросить учителей и домашних воспитателей обо всем, что имело отношение к жизни ее сына, а заодно и Викиного, к тому же участвовала в частых школьных сборищах, призванных сплотить родителей и учителей, сделать их одной большой семьей. Эти слова, правда, вызывали у Люды хохот: она была уверена, что англичане только притворяются заботливыми, на самом же деле рады и счастливы, что хотя бы частично избавились от геморроя, связанного с детишками подросткового возраста. Это было ей очень понятно: она и сама отправила Макса в пансион именно из этих соображений. На собрания она ходила исправно и была в курсе всех школьных дел не из интереса к воспитанию, а из здорового природного любопытства.
