Мужикъ держалъ въ рукахъ покупки и смотрѣлъ уныло. Потоптавшись, онъ вышелъ изъ лавки. Вошелъ худой рослый старикъ съ физіономіей солдата Николаевскихъ временъ, облеченный въ старую кожаную куртку и охотничьи сапоги съ массой заплатъ.
— Какого товару, Данило Кузьмичъ? задалъ ему вопросъ лавочникъ.
— Товаръ у насъ одинъ. Пять фунтовъ овсянки для собакъ, да хлѣба, отвѣчалъ покупатель и прибавилъ:- Слышь, хлѣбъ у васъ больно плохъ. Совсѣмъ вы его не пропекаете. Даже собаки не ѣдятъ.
— Такія времена нонѣ, Данило Кузьмичъ. Ты егерь, ты человѣкъ вразумительный, тебѣ нечего разсказывать. Мы и стараемся пропечь, да что жъ ты подѣлаешь! Годъ голодный. Конечно, ужъ онъ не тотъ хлѣбъ, что въ урожайный годъ, но надо покориться. Въ Тамбовской губерніи вонъ еще хуже ѣдятъ. Я самъ этотъ же хлѣбъ ѣмъ и не ропщу на Бога, разсказывалъ лавочникъ, принимаясь отвѣшивать овсянку, и спросилъ: — Хлѣба-то сколько?
— Собакамъ чернаго пять фунтовъ, а мнѣ полубѣлаго фунтъ да ситнику фунтъ, отвѣчалъ егерь.
Лавочникъ продолжалъ:
— Туги нонѣ времена… Охъ, какъ туги! Мы вотъ тутъ на непропеченный хлѣбъ обижаемся, а прочти-ка ты въ газетахъ, что вонъ въ Тульской и Рязанской губерніяхъ дѣлается!
— Читалъ. Такъ вѣдь тамъ неурожай.
— А отъ ихняго неурожая и наша Питерская губернія страдаетъ. Мука-то вонъ тринадцать съ полтиной куль, да еще грозятся, что зимой будетъ пятнадцать, такъ какъ изъ нея хлѣбъ-то за рубль пудъ выпекать?
— Больно хлѣбъ плохъ. Собаки рыло воротятъ отъ твоего чернаго хлѣба. Да и полубѣлый тоже.
— Ну, да что тутъ жалиться! Тяготы… Нынѣшній годъ ужъ должны пострадать безъ ропота. Все это отъ Бога… вздыхалъ лавочникъ и, чтобы перемѣнить разговоръ, спросилъ егеря:- А какъ овсяникъ?
— Медвѣдь? Можешь ты думать, ушелъ! Ушелъ и два двугривенныхъ мои пропадомъ пропали. Сначала я его господамъ прочилъ, чтобы облаву сдѣлать. Потомъ, думаю, семъ-ка я его опою водкой и убью дубиной пьянаго, чтобы шкуру не попортить. Чудесно. Взялъ я корыто, накрошилъ въ него хлѣба, вылилъ въ хлѣбъ бутылку водки и поставилъ въ овсы. Овсы теперь скошены, а онъ послѣ покосовъ каждый день на зарѣ ходилъ на овсы по старой привычкѣ и вылъ отъ голода. Чудесно. Поставилъ съ вечера корыто на овсы. Прихожу на утро — ни медвѣдя, ли хлѣба, ни водки. Стоитъ одно пустое корыто. Выпилъ водку, подлецъ, ушелъ и ужъ больше не показывается. Пропалъ.
Лавочникъ захохоталъ.
— Надулъ егеря, сказалъ онъ.
— То-есть ужъ такъ-то надулъ, что и ума не приложу, отвѣчалъ егерь. — Такъ бутылка водки пропадомъ и пропала. Вѣдь вотъ поди жъ ты! Лучше бы я самъ ее выпилъ.
