— Баринъ, ваше превосходительство, вѣдь кровные, кровные земляки… Родные… Поговорить хотѣлось… о деревнѣ поразспросить. Баринъ родименькій, вѣдь и у васъ есть родня… Охо-хо-хо! О, моя головушка!
— Не корчи изъ себя дуру. Встань и сядь вонъ тамъ на кушеткѣ… Тебѣ надо успокоиться. Тебѣ вредно тревожиться. Ты ребенка кормишь. Не реви… А я объявляю тебѣ строгій выговоръ. Чтобы не было этого! И если это повторится или ты сдѣлаешь хоть попытку къ повторенію, ты будешь лишена подарка къ Пасхѣ, будешь лишена награды послѣ того, какъ откормишь ребенка.
Судомойка и лакей Павелъ подняли Еликаниду и повели на кушетку.
— Не сажайте ее близко къ кроваткѣ ребенка, не сажайте! — закричала Колоярова. — Ее прежде всего надо обчистить, обмыть и привести въ порядокъ. Кто это порвалъ у ней рукавъ у рубахи и сарафанъ? Земляки?
— Да вѣдь не идетъ изъ дворницкой, такъ за неволю… — отвѣчалъ Павелъ. — А драки промежъ ихъ въ дворницкой не было.
— Они это, барыня, они… Наша прислуга… Они оборвали… Бусы сорвали… — стонала Еликанида.
— А ты не упрямься, ты иди… Ты вонъ по дорогѣ даже укусить меня хотѣла… — жаловался лакей.
— Прежде всего тебѣ надо переодѣться, — обратилась къ мамкѣ Екатерина Васильевна. — Даша, уведите ее къ себѣ, перемѣните на ней сарафанъ, а затѣмъ ванну ей приготовьте, — отдала она приказаніе горничной. — Ей необходимо вымыться и надѣть чистое бѣлье, а до тѣхъ поръ я не подпущу ее къ ребенку. Пожалуйста, Даша. Возьми себѣ въ помощь судомойку и сдѣлай все это. А я васъ награжу… Я умѣю награждать тѣхъ, кто преданъ нашему дому и исполняетъ наши приказанія.
— Да я, барыня, съ удовольствіемъ, — откликнулась судомойка. — А только не велите ей брыкаться. Она давеча меня кулакомъ въ носъ. Пойдемъ, Еликанида, — сказала она кормилицѣ.
Та перестала плакать и поднялась.
— Стало быть, барыня, вы меня простили? — уныло спросила она.
— Такіе проступки не прощаются. Но все равно иди. Теперь я удвою надъ тобой надзоръ, и ты ужъ не убѣжишь. А что я не кричу на тебя, не браню тебя, такъ я не тебя, дуру, жалѣю, а ребенка. Поняла? За ребенка я скорблю, скорблю душой, что не могу сорвать на тебѣ мое сердце… Разносить тебя — ты будешь ревѣть, безпокоиться, и вотъ порча молока для Мурочки.
— Спасибо вамъ, барыня, — произнесла слезливо мамка, удаляясь.
— Дура! Она еще благодаритъ! Ведите ее и мойте скорѣе, Даша! Да вымыть ее зеленымъ мыломъ! Зеленымъ калійнымъ мыломъ. А потомъ обтереть одеколономъ. Пожалуйста.
