— Странная фантазия, гонять в город посыльного в такую погоду, — произнес он. — Можно было и подождать…
— Нет, Герберт, — прервала его советница, — фрукты только что сорваны и не должны были утратить свой аромат; как чудно они пахнут! Я сейчас положу тебе на тарелку несколько груш и кисть винограда…
— Благодарю, милая мама; кушай сама; эти знаки внимания относятся исключительно к тебе!
С этими словами он вышел.
— Он обиделся тем, что эти знаки расположения не были адресованы прямо ему, — прошептала советница на ухо внучке, снова принимаясь за работу. — Боже мой, Элоиза не должна поступать таким образом, он так замкнут, обладает такой малой дозой самоуверенности и, кажется, почти надеется, что она первая скажет решительное слово; притом он страшно ревнив, и, как ты только что видела, ревнует даже ко мне! Да, дитя мое, тебе придется самой пережить все это, — шутливо произнесла она, снова возобновляя разговор, прерванный приходом посыльного.
Дело шло о письме Биллинген-Вакевица; Маргарита еще вчера вечером сожгла его, и отрицательный ответ был уже отправлен, но она ни словом не обмолвилась об этом. Она отвечала очень кратко и в душе была возмущена тем, что бабушка без всякой церемонии произнесла имя отвергнутого человека, как будто он уже принадлежал к их семье. Это было неприятно Маргарите, тем более что дверь в соседнюю комнату не была плотно закрыта; щель все увеличивалась, и те, кто были в той комнате, могли слышать ее замечания.
— Тебе что-нибудь нужно, Герберт? — крикнула советница, с изумлением оборачиваясь.
— Нет, мама, только позволь, чтобы дверь оставалась открытой, в моей комнате слишком натоплено.
Советница беззвучно рассмеялась и покачала головой.
— Он думает, что мы говорим об Элоизе; это, конечно, — музыка для его ушей, — шепнула она внучке и сейчас же начала говорить о Принценгофе и его обитателях.
Немного спустя начало смеркаться. Работа была сложена и убрана; кончились также рассказы бабушки. Маргарита облегченно вздохнула и поспешно попрощалась.
На лестнице был сильный сквозняк, и немудрено: в бельэтаже было открыто одно из громадных окон, выходивших во двор. Спустившись, Маргарита увидела, что у окна стоит ее отец. Ветер трепал его густые, кудрявые волосы.
— Изволь сейчас же сойти, — кричал он, стараясь заглушить завывание ветра, причем махал рукой кому-то во дворе.
Дочь подошла к нему.
Он испуганно вздрогнул и поспешно повернул к ней свое взволнованное лицо и сдавленным голосом проговорил, указывая на галерею пакгауза:
