«Никого не принимать, я уѣзжаю», — крикнулъ я Ивану. — «Слушаю-съ!» — отвѣтилъ онъ, а между тѣмъ вотъ онъ кого-то впускаетъ, кто-то вошелъ въ переднюю, кто-то ужъ въ моей пріемной… Шевелится портьера въ кабинетѣ, и чрезъ мгновеніе кто-то крѣпко, горячо меня обнимаетъ…
Я едва пришелъ въ себя отъ изумленія — мама! Я никакъ не ожидалъ ея: ей незачѣмъ было теперь пріѣзжать въ Петербургъ, и тѣмъ болѣе, что самъ я долженъ былъ скоро ѣхать въ деревню, по крайней мѣрѣ они меня ожидали. Въ первую минуту я даже испугался: «не случилось-ли у насъ чего-нибудь?» Но мама меня успокоила. Она объявила, что всѣ здоровы и что все благополучно.
— Такъ какъ-же это ты… и даже ничего не написала! — изумленно спрашивалъ я, цѣлуя ея руки и чувствуя, что къ бѣшенству, охватившему меня со вчерашняго вечера, присоединяется еще новое блаженство, которое я всегда испытывалъ въ первыя минуты свиданія съ матерью.
— Да вотъ, на старости лѣтъ какія штуки устраиваю, сюрпризы полюбила! — отвѣчала мама, охватывая мою голову руками и крѣпко меня къ себѣ прижимая.
Но, вѣдь, я зналъ, что никакихъ штукъ она не могла полюбить на старости лѣтъ, и все это меня изумляло и пугало.
Я взглянулъ въ ея глаза; она какъ угодно могла хитрить, но лицо ея не могло обмануть меня, и на этомъ лицѣ я увидѣлъ столько тоски, тревоги, столько мучительнаго, жаднаго въ меня всматриванья, что я сразу догадался, зачѣмъ она пріѣхала. Она почуяла, какъ часто это съ нею бывало, что мнѣ плохо, что для меня нужно ея присутствіе, и вотъ она явилась.
Только теперь она ошиблась, мнѣ не плохо, напротивъ, теперь я, наконецъ, у самаго счастія!
А между тѣмъ я зналъ, что она не можетъ ошибаться, потому что никогда еще не ошибалась, и мнѣ становилось страшно.
— Знаю я теперь, зачѣмъ ты пріѣхала, и вижу, какъ хорошо, что ты пріѣхала; да, именно тебя мнѣ очень нужно.
— Я знала, что нужно, — прошептала мама съ легкимъ вздохомъ, и опустилась въ кресло, какъ будто у нея подкосились ноги.
Я сталъ снимать съ нея шляпку, кинулся велѣть подавать чай и завтракъ, вернулся опять въ кабинетъ, а она все сидѣла неподвижно на томъ-же мѣстѣ.
Я сѣлъ возлѣ нея и взялъ ея маленькія, уже начинавшія сморщиваться руки, и жадно, жадно цѣловалъ ихъ, и смотрѣлъ на нее и не могъ оторваться отъ лица ея. Долго мы такъ сидѣли, почти ничего не говоря; такъ всегда это бывало мркду нами въ первыя минуты свиданія.
Она очевидно читала въ лицѣ моемъ все, что ей нужно было знать, а я, что-же я-то могъ прочитать въ ней, кромѣ этой безконечной любви ея, которая всегда, въ минуты сильнѣйшаго своего проявленія, поднимала сладкую боль и слезы въ моемъ сердцѣ.
