Прибѣжали дѣти, его дѣти; но она не нашла въ себѣ для нихъ ласки. Ихъ сходство съ нимъ заставило ее вздрогнуть. Она ушла изъ дѣтскихъ комнатъ и заперлась у себя въ спальнѣ. Но здѣсь ей было еще тяжелѣе, еще страшнѣе. Эта комната столько напоминала, и воспоминанія были ужасны. Здѣсь все казалось насмѣшкой, жестокой, отвратительной насмѣшкой. Эти часы счастья, часы любви… это супружеское ложе. Все говорило о немъ, о его ласкахъ. Вѣдь, она любила его такъ безумно!.. но теперь, что въ ней осталось? любви нѣтъ и слѣда, какъ-будто никогда и не бывало. Одинъ ужасъ, одно отвращеніе, одна ненависть.
Она оказалась не изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ можно безнаказанно оскорблять и обманывать. Какъ беззавѣтно внезапно она полюбила его, такъ-же внезапно и возненавидѣла. И потомъ она чувствовала, что онъ разомъ разбилъ ея душу. Какъ она теперь съ нимъ встрѣтится, какъ на него взглянетъ!?
Но, по счастью, онъ не возвращался. Она весь день ходила какъ въ туманѣ. Она ждала вечера, ждала Петровны; знала, что та ее непремѣнно будетъ дожидаться, тамъ въ паркѣ, на вчерашней скамейкѣ.
И едва зашло солнце, едва тихій вечеръ наложилъ тѣни на вѣковыя деревья, она сошла съ высокой террасы и углубилась въ древесную чащу. Она шла спокойная, холодная; въ лицѣ ея не было ни кровинки, даже глаза ея, горячіе южные глаза, вдругъ померкли подъ густыми черными рѣсницами.
Она казалась привидѣніемъ, призракомъ, вставшимъ изъ гроба. Да и въ дѣйствительности, вѣдь, она умерла:- жизни нѣтъ и не будетъ больше…
Она дошла до знакомой скамейки, и не ошиблась: Петровна уже тамъ сидитъ, ее дожидается.
Но если Ганнуся казалась мертвой, странная полумертвая старуха вдругъ какъ-будто помолодѣла, глаза такъ и горятъ, дряхлости какъ не бывало.
Едва Ганнуся подошла къ ней, старуха вскочила со скамейки и кинулась ей въ ноги.
— Матушка, сударыня! — заговорила она прерывающимся голосомъ, и слезы дрожали въ этомъ голосѣ, и слезы текли по дряблымъ щекамъ ея. — Прости ты меня, растравила я твою душу, погубила твою молодость! Ужъ и плакала я, и Господу Богу молилась, думала, можетъ быть, мнѣ не слѣдъ было все тебѣ разсказывать да показывать… Прожила бы ты ничего не вѣдая, прожила бы въ спокойствіи. Думаю я это такъ, а мнѣ будто кто и шепчетъ: «нѣтъ, надо такъ было, непремѣнно надо!..»
— Да, надо, — отвѣтила ей Ганнуся. — И одно ты дурно сдѣлала, что не открылась мнѣ раньше. Зачѣмъ ты раньше не открылась; вѣдь, ты знала, все это и прежде было? Зачѣмъ-же ты не сказала мнѣ, какъ только я сюда пріѣхала?
