Потомъ, въ началѣ осени, за ней пріѣхала тетка, увезла ее въ Москву и отдала въ пансіонъ госпожи Данквартъ. Только недавно Соня перестала ненавидѣть Шатрова какъ злого генія ея жизни: но его образъ навсегда запечатлѣлся въ ея памяти.
Онъ же могъ узнать и назвать ее только только потому, что на-дняхъ Петръ Дементьевичъ говорилъ о скоромъ ея, неизбѣжномъ пріѣздѣ и, въ своихъ объясненіяхъ, называлъ ее Соней. Ему смутно припоминалась какая-то бѣлокурая дѣвочка съ косичкой и въ короткихъ платьяхъ, изъ которыхъ она, очевидно, черезчуръ быстро выростала. А вотъ теперь передъ нимъ это чудо природы, убивающее своей прелестью всю красоту лѣтняго утра!..
Онъ просилъ ее не уходить, присѣлъ рядомъ съ нею и, побѣдивъ ея смущеніе своею простотою, мало-по-малу заставилъ ее разговориться. Она объяснила ему своимъ пѣвучимъ голосомъ, что «папенька» всѣ эти пять лѣтъ ни за что не хотѣлъ ее брать на лѣтнія вакаціи въ Нагорное и что лѣтомъ она всегда жила съ «тетенькой» на дачѣ подъ Москвою. Она отлично знала, что причиною этого былъ Шатровъ или, вѣрнѣе, боязнь «папеньки» досадить нелюдиму присутствіемъ дѣвочки; но она, конечно, объ этомъ не проговорилась. Она объясняла дальше; что бѣдная «тетенька» скончалась прошлою осенью, а потому, послѣ экзаменовъ, ей некуда было дѣваться какъ только въ Нагорное.
И вотъ «папенька» прислалъ за ней въ Москву, къ госпожѣ Данквартъ, ключницу Акулину Семеновну, и онѣ благополучію пріѣхали вчера до солнечнаго заката.
Ничего новаго не сказала она Шатрову, такъ его память внезапно просвѣтлѣла, и оказалось, что онъ помнитъ каждое слово, произнесенное Петромъ Дементьичемъ о Сонѣ, хотя тогда и слушалъ его разсѣянно, слушалъ и но слышалъ. А теперь вдругъ вспомнилъ ѣсе, будто это были самыя важныя, самыя нужныя ему свѣдѣнія.
Мало того, ему хотѣлось бы, чтобы она по десяти, по двадцати разъ повторяла одно и тоже, — и о «папенькѣ», и о «бѣдной тетенькѣ», и о госпожѣ Данквартъ, и о ключницѣ Акулинѣ Семеновнѣ — только бы она говорила, только бы слушать ея голосъ, глядѣть на нее и дышать рядомъ съ ней. Отъ нея вѣяло такой свѣжестью, такой молодостью, такимъ очарованіемъ…
А она вдругъ совсѣмъ смутилась… Она должна просить у него прощенія. Вопреки строгимъ наставленіямъ «папеньки», она сегодня, поднявшись чуть свѣтъ, не утерпѣла и со всѣхъ ногъ кинулась, въ садъ, обѣжала его, поразилась происшедшей въ немъ перемѣной. А потомъ, какъ увидѣла рѣку, такъ совсѣмъ сошла съ ума отъ радости, побѣжала домой за простыней и на своемъ любимомъ, завѣтномъ мѣстечкѣ выкупалась, какъ бывало купалась въ старину, давно-давно, ужасно давно, до его пріѣзда въ Нагорное.
