Ну, тот объясняет нехотя, что от нас идут какие-то паразитные колебания, которые сбивают ему настройку приборов. Наставник вроде удивился:
- У меня, - говорит, - работает только стационарная аппаратура. Она не должна давать помех. Может быть у тебя, Ули?
- Да нет, - говорю, - у меня ничего не включено. Разве что счетчик мой?
- Тогда попробуй, - говорит, - его выключить, а коллега проверит, исчезнут ли помехи.
Ушел тот, а я гляжу - затуманился Наставник.
- Брось, - говорю, - может так и лучше! То бы ты тревожился, себя изводил, а так само вышло. Ты что, сомневаешься во мне?
- Нет, - говорит, - только в тебе я и не сомневаюсь. Я, - говорит, горжусь тобой, Ули. Из нас троих ты один сейчас вел себя как разумное существо.
И не стали мы больше об этом говорить.
А на другой день вызывают Наставника. Там у них селектор такой есть, так за все-то годы впервые увидел я, как он работает.
Собирается, а я чую: неспокоен.
- Может мне, - говорю, - с тобой?
- Да нет, Ули, - отвечает, - сегодня только предварительное сообщение. Еще успеешь наслушаться.
Ушел он, а я... вот только тут и уразумел, что кончился для меня еще кусок жизни. Зашел я к себе, на постель свою глянул, на приборы мои, чтоб мышцы упражнять, на аппаратик, что в воздух нужные ионы мне добавляет, - и в горле ком. Какой же он, Наставник-то мой, великий ученый, коль сумел, ничего о верхней жизни не зная, здоровым меня вырастить! И какой он... если я здесь... столько лет взаперти... и одиночества не знал! И ежели теперь из-за меня... Хоть прочь беги, чтоб по-старому все оставить! А потом думаю: "Нет! Я его даже ради него самого не предам. Столько-то лет работы - и зря? Хошь не хошь, а победить надо. Для людей и для него."
Вот он и пришел, этот день. Ждал я его, звал, а теперь боюсь. Что-то оно будет? Боязно и противно как-то, что меня показывать будут. А тут еще и дорога... Впервой-то я из лаборатории вышел, а уж ездить сроду не приходилось... что страху, что стыда натерпелся, вспомнить тошно. Вроде и отошел, а душе тесно:
Идем, темь кругом непроглядная... совсем я в этой темноте бессильный. Шли, шли, и вдруг чую: уши заложило, давит, сил нет. Хотел спросить, да сам понял: пришли. Знать, полно народу подземного, все смотрят, вот мне и больно. И тут стенка, по которой я рукой вел, пропала, а Наставник мне говорит: "Пришли. Держись, Ули!"
Легко сказать! Тьма хоть глаз вон, и все на меня смотрят. Если б смотрели только! Прямо кричит все: какой я не такой, какой противный. Как стена на меня упала: любопытство, удивление, отвращение - еле-еле я на ногах устоял. Давит, гнет, наизнанку выворачивает. Я в этом Наставника потерял, забили они его. Чуть себя не потерял, когда их чувства на меня навалились: тяжелые все, неприятные, одинаковые. Еще бы чуть-чуть - и без памяти свалился, но тут на мое счастье Наставник заговорил. Ну, они не то что забыли про меня - слушать начали, сразу давление поослабло. Подался я немного назад, нашарил стенку, прислонился, а после и вовсе сел. Это у меня всегда: чуть что, сразу ноги подгибаются.
