И вотъ, безпристрастно я долженъ сказать, что это было заведеніе совсѣмъ исключительное, какого въ наши дни даже трудно представить. Если ученіе въ немъ шло недурно, зато способъ воспитанія былъ таковъ, что можно смѣло было задать вопросъ: не быль-ли устроенъ этогъ пансіонъ для того, чтобы всячески терзать и портить попавшихъ въ него мальчиковъ? Самъ Тиммерманъ, нынѣ давно уже умершій, не отличался ни жестокостью, ни глупостью. Онъ былъ, безспорно, образованнымъ человѣкомъ и въ то-же время какимъ-то мечтателемъ, не имѣвшимъ ровно ничего общаго съ педагогіей; дѣтей и дѣтскій міръ онъ вовсе не понималъ и относился къ нему съ большимъ равнодушіемъ. Открылъ онъ пансіонъ, очевидно, по настоянію своей жены, весьма практичной, холодной нѣмки, которая видѣла въ этомъ дѣлѣ способъ большой наживы. Она всѣмъ завѣдывала и распоряжалась въ пансіонѣ, она вела всѣ счеты и разсчеты, ей многія сотни мальчиковъ, прошедшихъ черезъ этотъ пансіонъ, обязаны, главнымъ образомъ, всѣми своими мученіями.
Madame Тиммерманъ достигла своей цѣли, какъ говорили, пансіонъ принесъ ей весьма значительное состояніе. Холодъ и голодъ, испытанный нами, порча нашихъ желудковъ и всего организма именно въ тѣ годы, когда человѣческій организмъ требуетъ особенно серьезныхъ заботъ для своего правильнаго развитія, порча нашихъ характеровъ и всякая нравственная порча, происходившая отъ скверныхъ надзирателей, единственнымъ достоинствомъ которыхъ было то, что они соглашались служить за малое жалованье, вотъ на чемъ алчная нѣмка основала свое благосостояніе. Пошло-ли ей и ея семьѣ въ прокъ это благосостояніе, я не знаю.
Какъ-бы то ни было, тощая, прилизанная, всегда спокойная, съ холоднымъ и безжалостнымъ взглядомъ круглыхъ глазъ, она, чуть свѣтъ, уже была въ движеніи, въ работѣ, поглощенная выниманіемъ денегъ отовсюду. Тиммерманъ-же только носился по пансіону со своей развѣвавшейся гривкой и склоненною на бокъ головою, взвизгивалъ, иногда совсѣмъ некстати, привычное «silence!», давалъ латинскіе уроки въ младшемъ классѣ и, очевидно, гдѣ-то виталъ мыслями, о чемъ-то мечталъ. Впослѣдствіи выяснилось, что его любимымъ занятіемъ, сутью его жизни, были веселыя бесѣды и попойки съ разными родственниками и товарищами, московскими пѣвцами всякихъ профессій. Вѣроятно, вслѣдствіе этихъ бесѣдъ и попоекъ, тиммермановскій носъ краснѣлъ не по днямъ, а по часамъ, и на моихъ глазахъ изъ невзрачнаго, но все-же человѣческаго носа превратился. въ какую-то висюльку ярко-малиноваго цвѣта.
