— У васъ стали меньше покупать?
— Нѣтъ, и у насъ стали больше покупать.
— Отчего же у васъ барышей меньше? спросилъ я, понимая въ чемъ дѣло.
— Мужики стали цѣну разбирать… больше въ цѣнѣ толку знать.
— Неужели же такъ скоро и цѣну узнали товарамъ? Кажется, еще недавно и указъ объ волѣ вышелъ?
— Цѣны-то настоящей они хоть не узнали, да все въ городѣ берутъ по городской цѣнѣ. А то другіе мужики берутъ товаръ, сами продаютъ… ну, да это, Богъ дастъ, не надолго!..
— Почему же не надолго?
— Просить будемъ, чтобъ мужикамъ запретить торговать, а чтобъ торговать однимъ мѣщанамъ.
— Ну, а какъ васъ не послушаютъ?
— Послушаютъ безпремѣнно! въ Орлѣ сходка объ этомъ была; на сходкѣ и порѣшили: просить, чтобъ мужикамъ запретили торговать, а питались бы они своей землей.
— Ежели же и сходки вашей не послушаютъ? Тогда что?
— Какъ сходки не послушаютъ! Мужики и теперь отъ насъ, отъ мѣщанъ, прячутся.
— Что жь имъ прятаться?
— Какъ что? а поймалъ, да къ становому!
— Ну, а становой что?
— Становой что хочетъ, то и сдѣлаетъ… И ничего не сдѣлаетъ, да мужику-то къ становому въ гости не хочется…
Привычная въ гоньбѣ хозяйка-жидовка, пока мы толковали, приготовила мнѣ пообѣдать. Не успѣлъ я съѣсть своей яичницы, какъ вошелъ ко мнѣ сперва жидъ — шинкарь, потомъ хозяйка съ дочкой или невѣсткой, замужней жидовкой лѣтъ 12–13. Хозяинъ обратился ко мнѣ съ просьбой списать портретъ со всего его семейства. Я отговорился отъ этой чести; но настоящимъ заправскимъ живописцамъ хорошо бы было нарисовать молодую жидовку для патологическаго кабинета: такого изнеможеннаго вида, такого неподвижно-тупаго взгляда, такой видимой вонючести во всемъ — не скоро встрѣтишь, да развѣ только вы еще увидите мальчика — монастырскаго служку. Говорятъ, что у жидовъ это происходитъ отъ ранняго брака; у монастырскихъ служекъ, вѣроятно, отъ какихъ нибудь другихъ причинъ.
Изъ Гринева въ попутчики мнѣ Богъ послалъ стараго козака рыбака который гдѣ-то здѣсь взялъ на откупъ озеро, какъ онъ называетъ, или прудъ по нашему.
— У насъ все называютъ озеромъ, говорилъ козакъ; — въ другихъ мѣстахъ, называютъ прудомъ, а то станомъ; а у насъ все зовутъ озеромъ; только въ бумагахъ писать не позволено — озеро, а пиши — прудъ. Тутъ дѣло было по судамъ. Одинъ говоритъ: тотъ-то, такой-то завладѣлъ моимъ озеромъ. А другой пишетъ: что озера никакого тутъ нѣтъ, да и не было никогда. Пріѣхалъ судъ, суду денегъ отсыпали, судъ и говоритъ, что тотъ-то, чей прудъ, виноватъ, пустова проситъ: никакого озера тутъ нѣтъ, да такого озера никогда и не было!..
