Чтобы всем угодить, —
Веселей надо быть…
Темп аккомпанемента участился, и несколько голосов разом повторили:
Чтобы всем угодить, —
Веселей надо быть…
Разразился общий хохот, и звуки гитары смолкли. Игнатий Николаевич вновь закурил потухшую папироску и с улыбкой во всё лицо заиграл новый мотив. Нестройный хор пьяных людей тянул:
Дай на тебя мне посмотреть,
Поцеловать и умереть…
Я обожа-а-ю, я обожа-а-ю…
Под пение и хохот я незаметно для многих поднялся и вышел к себе. Из-за тонкой перегородки, отделявшей мою комнату от зала, голоса слышались явственно. Все дружно тянули: «Я обожа-а-ю, я обожа-а-ю!..» Раздался новый взрыв хохота, и я слышал голос Ивана Тимофеича, властвующий над всеми голосами.
В паузы, когда смолкала гитара, я слышал беспорядочный говор, звон рюмок и стаканов, а потом новые и новые взрывы хохота. Полчаса спустя Игнатий Николаевич поднялся и громко заявил, что уходит, после чего поднялся говор ещё беспорядочнее. Многие просили его оставаться, ссылаясь на то, что рано, и что веселье только что началось. Кто-то даже предложил Игнатию Николаичу засесть в «винт», но это предложение окончательно смутило Ивана Тимофеича, и он принялся извиняться, что, не предусмотрев, не запасся картами…
После этого долго слышались приветствия, шорох ног и отрывочные фразы. Из разговора оставшихся я легко заключил, что ушли Савин, племянник главного начальника и Пётр Осипыч. Старик Август Андреич говорил кому-то громко и негодующе:
— Он что из себя корчит-то!.. Служит без году неделя, а тоже в спор со старыми служащими…
— Ну, да что там — Бог с ним! — старался примирить Августа Андреича хозяин.
— «Бог с ним»! — передразнил Ивана Тимофеича возмущённый старик. — Он думает, что университетский значок надел, так и ни весть какая птица! Надумал служить, так все эти шальные-то мысли вон, а то, пожалуй, как бы и худо не вышло!.. Мы — чиновники… Да-а…
— За чиновников тост, господа… Ну!.. — воскликнул телеграфист, при этом он почему-то выругался.
Все задвигали стульями, слышался звон рюмок и стаканов, а потом раздалось громкое «ура!» Вскоре после этого выпили тосты ещё за разных лиц, и, наконец, Август Андреич зычно провозгласил:
— За нашего начальника управления… У-ра!..
Я потушил лампу, укутал голову одеялом и старался заснуть, но это мне не удавалось — шум, хохот и говор мешали. Раза два Иван Тимофеич стучался в дверь моей комнаты и окликал меня, но я не подавал голоса, и он уходил.
Разговор снова коснулся только что ушедших гостей. Иван Тимофеич восхищался игрою Игнатия Николаича, и его в этом отношении поддерживали остальные, но как только заговорили об Игнатии Николаевиче, как о чиновнике и человеке — почти все нашли его сердитым, требовательным и даже суровым. Иван Тимофеич не соглашался с этим приговором и старался опровергнуть неверно сложившееся мнение тем, что Савин, будучи таким важным чиновником, снизошёл до того, что не отказался от участия в его скромном торжестве.
