Графиня заключила Фредерика въ свои объятія, на которыя, какъ всѣ избалованныя дѣти, онъ отвѣчалъ доволъно холодно. Быть можетъ, это было наиболѣе чувствительнымъ наказаніемъ для этой несчастной. Фредерикъ былъ ея любимое дѣтище, единственное существо въ мірѣ, къ которому она питала безкорыстную привязанность. Часто въ падшей женщинѣ, въ которой заглохли всѣ чувства супруги, сохраняется еще нѣчто материнское.
— Я вижу, сынъ мой, что, узнавъ о моемъ присутствіи въ Дронтгеймѣ, вы поспѣшили увидѣться со мною.
— О! Совсѣмъ нѣтъ. Мнѣ наскучила крѣпость и я прибылъ въ городъ, гдѣ встрѣтилъ Мусдемона, который привелъ меня сюда.
Бѣдная мать глубоко вздохнула.
— Кстати, матушка, — продолжалъ Фредерикъ: — я радъ, что увидѣлся съ вами. Скажите, въ модѣ ли еще банты изъ розовыхъ лентъ у подола камзола? Привезли-ли вы мнѣ флаконъ съ «Масломъ Молодости», которое бѣлитъ кожу? Вы, конечно, не забыли захватить съ собой послѣдній переводный романъ, галуны чистаго золота, которые я просилъ у васъ для моего дорожнаго плаща огненнаго цвѣта, маленькія гребенки, которыя употребляются теперь въ прическѣ для поддержки буклей…
Несчастная женщина привезла сыну только свою любовь.
— Дорогой сынъ, я была больна, мои страданія помѣшали мнѣ позаботиться о твоихъ прихотяхъ.
— Вы были больны, матушка? Ну, а теперь вы себя лучше чувствуете?.. Кстати, какъ поживаетъ стая моихъ нормандскихъ псовъ? Готовъ побиться объ закладъ, что мою обезьяну не купаютъ каждый вечеръ въ розовой водѣ, и навѣрно, вернувшись, я найду моего бильбаоскаго попугая мертвымъ… Безъ меня некому позаботиться о моихъ животныхъ.
— По крайней мѣрѣ ваша мать заботится о васъ, сынъ мой, сказала мать дрогнувшимъ голосомъ.
Въ эту минуту ангелъ истребитель, ввергаюший души грѣшниковъ въ вѣчныя муки ада, и тотъ сжалился-бы надъ скорбью, которая сжимала сердце злополучной графини.
Мусдемонъ смѣялся въ углу комнаты.
— Господинъ Фредерикъ, — сказалъ онъ: — я вижу, что ваша стальная шпага не хочетъ ржавѣть въ желѣзныхъ ножнахъ. Вы не утратили, не забыли въ Мункгольмскихъ башняхъ добрыя преданія Копенгагенскихъ салоновъ. Но удостойте меня отвѣтомъ, къ чему всѣ эти «Масла Молодости», розовыя ленточки, эти маленькія гребенки, къ чему всѣ эти орудія осады, когда единственная женская крѣпость, заключенная въ Мункгольмскихъ башняхъ, неприступна?
— Клянусь честью, вы правы, — отвѣтилъ Фредерикъ, смѣясь. — Но, гдѣ не имѣлъ успѣха я, тамъ и самъ генералъ Шакъ потерпѣлъ-бы крушеніе. Да развѣ возможно взять крѣпость, всѣ части которой прикрыты и неусыпно охраняются? Что прикажете дѣлать противъ нагрудника, который позволяетъ видѣть только шею, противъ рукавовъ, скрывающихъ руки, такъ что только по лицу и кистямъ можно судить, что молодая дѣвушка не черна какъ Мавританскій императоръ? Дорогой наставникъ, вы сами стали бы школьникомъ. Повѣрьте, крѣпость неприступна, когда роль гарнизона исполняетъ у ней стыдливость.
