Спіагудри поблѣднѣлъ бы отъ ужаса, если-бы только могъ блѣднѣть.
— Знаешь-ли ты, — продолжалъ малорослый человѣкъ, обращаясь непосредственно къ нему: — что я пришелъ сюда съ Урхтальскихъ береговъ? Можетъ быть ты хотѣлъ, заставляя меня ждать, перемѣнить свое соломенное ложе на одно изъ этихъ каменныхъ?
Спіагудри дрожалъ какъ въ пароксизмѣ лихорадки; послѣдніе два зуба, которые у него оставались, сильно застучали одинъ о другой.
— Простите, повелитель мой, — прошепталъ онъ, изгибая свое длинное туловище дугой къ ногамъ малорослаго незнакомца: — я крѣпко спалъ…
— Ты должно быть хочешь, чтобы я познакомилъ тебя съ сномъ, еще болѣе крѣпкимъ.
Лицо Спіагудри изобразило гримасу ужаса, которая одна была смѣшнѣе его веселыхъ гримасъ.
— Это что такое? — продолжалъ малорослый человѣкъ: — Что съ тобою творится? Можетъ быть тебѣ не нравится мое посѣщеніе?
— О! Повелитель и государь мой, — простоналъ старикъ: — что можетъ быть пріятнѣе для меня лицезрѣнія вашего превосходительства?
Усиліе, съ какимъ онъ пытался придать своей испуганной физіономіи радостное выраженіе, разсмѣшило-бы даже мертвеца.
— Старая безхвостая лисица, мое превосходительство приказываетъ тебѣ принести сюда одежду Жилля Стадта.
При этомъ имени на свирѣпомъ, насмѣшливомъ лицѣ малорослаго незнакомца появилось выраженіе мрачной тоски.
— О! Повелитель мой, простите меня, но это невозможно, — отвѣчалъ Спіагудри: — Вашей свѣтлости извѣстно, что мы обязаны доставлять въ королевскую казну пожитки умершихъ рудокоповъ, такъ какъ король наслѣдуетъ имъ въ качествѣ опекуна.
Малорослый человѣкъ обернулся къ трупу, скрестилъ руки на груди и произнесъ глухимъ голосомъ:
— Онъ правъ. Эти несчастные рудокопы похожи на гагу [6]. Имъ дѣлаютъ гнѣзда, чтобы потомъ воспользоваться ихъ пухомъ.
Поднявъ на руки трупъ и сильно прижавъ его къ своей груди, онъ испустилъ дикій крикъ любви и горести, подобный ворчанію медвѣдя, ласкающаго своего дѣтеныша. Къ этимъ безсвязнымъ звукамъ примѣшивались иногда слова на какомъ-то нарѣчіи, непонятномъ для Спіагудри.
Снова опустивъ трупъ на гранитную плиту, онъ обратился къ смотрителю Спладгеста:
— Извѣстно тебѣ, проклятый колдунъ, имя солдата, родившагося подъ злосчастной звѣздою и котораго эта женщина имѣла несчастіе предпочесть Жиллю?
Съ этими словами онъ толкнулъ холодные останки Гутъ Стерсенъ.
Спіагудри отрицательно покачалъ головой.
— Ну, клянусь топоромъ Ингольфа, родоначальника моего поколѣнія, я сотру съ лица земли всѣхъ, носящихъ этотъ мундиръ, — вскричалъ онъ, указывая на одежду офицера: — Тотъ, кому я хочу отомстить, попадется въ числѣ ихъ. Я сожгу цѣлый лѣсъ, чтобы уничтожить растущій въ немъ ядовитый кустарникъ. Въ этомъ поклялся я въ день смерти Жилля и уже доставилъ ему товарища, который долженъ развеселить его трупъ… О, Жилль! Ты лежишь теперь здѣсь безсильный, бездыханный, когда такъ недавно ты настигалъ тюленя вплавь, серну на бѣгу, задушилъ въ борьбѣ медвѣдя Кольскихъ горъ. Ты теперь недвижимъ, между тѣмъ какъ въ одинъ день пробѣгалъ Дронтгеймскій округъ, отъ Оркеля до Сміазенскаго озера, взбирался на вершины Дофрфильда подобно бѣлкѣ, карабкающейся на дубъ. Ты теперь нѣмъ, Жилль, а давно ли своимъ пѣніемъ заглушалъ раскаты грома, стоя на бурныхъ утесахъ Конгсберга. О, Жилль! Напрасно засыпалъ я для тебя шахты Фарöрскія, напрасно поджогъ Дронтгеймскій соборъ. Всѣ старанія мои пошли прахомъ, мнѣ не суждено было видѣть въ тебѣ продолженіе поколѣнія дѣтей Исландіи, потомства Ингольфа Истребителя. Ты не наслѣдуешь моего каменнаго топора, напротивъ, ты завѣщалъ мнѣ свой черепъ, чтобы отнынѣ я пилъ изъ него морскую воду и человѣческую кровь.
