— Понимаю, — проговорилъ, малорослый, — мертвечина тебѣ претитъ, а тотъ еще трепещетъ… Фріендъ, ты не меньше человѣка прихотливъ въ своихъ наслажденіяхъ; тебѣ хочется, чтобы пища твоя жила еще, когда ты ее раздираешь; тебѣ нравится ощущать какъ добыча умираетъ на твоихъ зубахъ; ты наслаждаешся только тѣмъ, что страдаетъ, и въ этомъ отношеніи мы сходимся съ тобой… Я вѣдь не человѣкъ, Фріендъ, я выше этого презрѣннаго отродья, я такой же хищный звѣрь какъ и ты… Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты могъ говорить, товарищъ Фріендъ, чтобы сказать мнѣ, подобно ли твое наслажденіе моему, — наслажденіе отъ котораго трепещетъ твое медвѣжье нутро, когда ты пожираешь внутренности человѣка; но нѣтъ, я не хочу, чтобы ты заговорилъ, я боюсь, чтобы твой голосъ не напомнилъ мнѣ человѣческій… Да, рычи у моихъ ногъ тѣмъ рыкомъ, отъ котораго содрогается пастухъ, заблудившійся въ горахъ; мнѣ нравится твой рыкъ какъ голосъ друга, такъ какъ онъ возвѣщаетъ недруга человѣку. Подними, Фріендъ, подними твою голову ко мнѣ; лижи мои руки языкомъ, который столько разъ упивался человѣческой кровью… У тебя такіе же бѣлые зубы, какъ мои, и не наша вина, если они не такъ красны, какъ свѣжая рана; но кровь смывается кровью… Сколько разъ изъ глубины мрачной пещеры видѣлъ я, какъ молодыя кольскія и оельмскія дѣвушки мыли голыя ноги въ водѣ потока, распѣвая нѣжнымъ голосомъ, но твою мохнатую морду, твой хриплый, наводящій ужасъ на человѣка ревъ предпочитаю я ихъ мелодичнымъ голосамъ и мягкимъ какъ атласъ членамъ.
Когда онъ это говорилъ, чудовище лизало его руку, катаясь на спинѣ у его ногъ и ласкаясь къ нему подобно болонкѣ, разыгравшейся на софѣ своей госпожи.
Особенно страннымъ казалось то разумное вниманіе, съ которымъ животное повидимому ловило слова своего хозяина. Причудливыя односложныя восклицанія, которыми пересыпалъ онъ свою рѣчь, очевидно тотчасъ же были понимаемы звѣремъ, который выражалъ свою понятливость, или быстро выпрямляя голову, или издавая горломъ глухое ворчанье.
— Люди говорятъ, что я избѣгаю ихъ, — продолжалъ малорослый, — между тѣмъ какъ на самомъ дѣлѣ они бѣгутъ при моемъ приближеніи; они дѣлаютъ со страху то, что дѣлаю я изъ ненависти… Ты вѣдь знаешь, Фріендъ, что я радъ повстрѣчать человѣка, когда проголодаюсь или когда меня томитъ жажда.
Вдругъ примѣтилъ онъ, что въ глубинѣ галлереи появился красноватый свѣтъ, постепенно усиливавшійся и слабо озарявшій старыя сѣрыя стѣны.
— Да вотъ одинъ изъ нихъ. Заговори объ адѣ, сатана тотчасъ же покажетъ свои рога… Ей! Фріендъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ медвѣдю: — вставай-ка!
