Триш Макартур.
– Откуда вам знать, как бы вы поступили, если бы правительство заставляло вас совершать преступления, но при этом вы хотели бы остаться хорошим родителем? – спрашивает герр Силверман. – Были ли немцы чудовищами или просто вели себя в соответствии с социально-политическим климатом того времени?
Мои одноклассники в основном озадачены.
И, слушая их беспомощные ответы и наблюдая за беспомощными попытками возвести себя на высоконравственный пьедестал, я понимаю, что с годами пропасть между нами становится все глубже.
Они так упоенно лгут, что от их вранья у меня начинает щипать глаза.
Сегодняшний урок, похоже, пронимает этих тупоголовых кретинов до самых печенок: что ж, правда глаза колет. И тем не менее я немного успокаиваюсь, естественно, не потому, что нацистские офицеры творили ужасные вещи, просто герр Силверман старается вытащить наружу то, что все остальные люди желают скрыть любой ценой.
Тяжело и грустно смотреть, как мои одноклассники холят и лелеют свое невежество, поэтому я отключаюсь и просто жду окончания урока, чтобы поскорее отдать герру Силверману подарок и, соответственно, еще на шаг приблизиться к линии финиша Леонарда Пикока.
Когда звонит звонок, я остаюсь сидеть на месте.
Герр Силверман покорно стоит в дверях и прощается с каждым выходящим из класса учеником.
Ручаюсь, ему не наплевать ни на кого из нас, включая самых тупых.
Похоже, он просто святой или вроде того.
Некоторые ребята, усердно избегая зрительного контакта, пулей вылетают из класса, несмотря на то что герр Силверман старается сказать ему или ей персональное «до свидания».
Что очень важно, уж можете мне поверить, даже если большинство тупоголовых кретинов этого и не ценят.
Случались такие дни, когда герр Силверман оказывался единственным человеком, кто смотрел мне в глаза.
Единственным человеком за весь день.
Казалось бы, такая простая вещь, но именно простые вещи и имеют значение.
– Итак, – закрыв дверь, начинает герр Силверман[38]. – Ты хотел со мной поговорить.
– Я о том вопросе, который сегодня задал в классе.
Он садится за соседний стол и говорит:
– А… насчет того, как поступить с нацистским пистолетом.
– Да. Скажите, а вы считаете возможным изменить смысловую окраску определенного предмета с резко отрицательной на положительную?
– Безусловно, – отвечает он.
Я ожидаю продолжения, но он молчит, и это меня немного нервирует, я теряюсь и не знаю, что еще можно сказать, поэтому просто лезу в карман и достаю коробочку в розовой обертке:
