. Изучение «Истории и классового сознания» заняло у нас больше всего времени по вине Мишеля, который не мог оторваться от этой книги, несмотря на замечания Ганса, вскрывавшего всю метафизичность тезисов Лукача. Вспоминаю толстый комплект журнала «Под знаменем марксизма», который мы зачитали до дыр, как и подобает прилежным школярам. Однако настоящая работа началась с томов Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса, которое, естественно, также доставил нам Ганс и которое он всегда именовал сокращенно: «МЭГА»
[4]. Как только мы подошли к этому рубежу, жизнь сразу вступила в свои права. Покинув каморку на улице Блэнвиль, мы стали разъезжать в ночных поездах и пускать под откос другие поезда. Помню, как мы приземлялись в Отском лесу, спеша в маки «Табу», парашюты мягко раскрывались в тишине бургундских ночей. Теперь в наших мыслях царила ясность, наши взгляды шли в ногу с жизнью.
Паровоз загудел, и парень из Семюра встрепенулся.
— Что, что такое? — Ничего, — ответил я.
— Ты ничего мне не сказал? — Ничего.
— А мне показалось… — вздохнул он.
— Который сейчас может быть час? — спросил он.
— Не имею ни малейшего представления.
— Эта ночь… — начал он и тут же умолк.
— Ты о чем? — спросил я.
— Эта ночь… долго она еще будет тянуться?
— Она ведь только что началась.
— Ты прав, — согласился он, — она только что началась.
В другом конце вагона вдруг раздался крик.
— Так, — вздохнул парень из Семюра.
Крик сразу же оборвался. Наверно, кого-то одолели кошмары. Надо полагать, кричавшего здорово встряхнули. А вот когда человек вопит от ужаса, когда из его нутра истошным воплем вырывается страх перед близкой смертью, это длится гораздо дольше.
— А что такое «Болгарская ночь»? — спрашивает парень из Семюра. — Я хочу знать, что такое «Болгарская ночь», — настаивает он.
Я и не знал, что упомянул о «Болгарской ночи». Я воображал, что только подумал об этом. Неужто я что-нибудь сказал? Значит, я вслух разговаривал с самим собой. Да, видно, я думал вслух, в душном мраке вагона.
— Ну так как же? — опять спрашивает парень.
— Это, знаешь ли, такая история…
— Какая история?
— В сущности, знаешь ли, это дурацкая история… Ну вроде анекдота, что ли, без начала и без конца.
— Ты что, не хочешь говорить? — Нет, почему же. Только, по правде сказать, ничего любопытного в ней нет. Это история про людей, которые ехали в поезде.
— Подходящая история, — говорит парень из Семюра.
— Потому-то я и вспомнил о ней. Из-за поезда.
