Потом, спустя год, когда точно так же стояла весна и на дворе был апрель, я сам пришел по той дороге и побывал в том селе. Я был на воле, но не ощущал никакой радости от того, что я на воле. Все пережитое оставалось в прошлом, нам предстояло проделать прежний путь в обратном направлении, но, наверно, это невозможно — проделать тот же путь в обратном направлении, наверно, невозможно стереть в своей памяти прежний путь. Не знаю. Шестнадцать лет, год за годом, я старался забыть этот путь, и я забыл его. Никто из окружающих меня никогда не вспоминает о том, что я проделал этот путь. Но на самом деле, стараясь забыть о прошлом, я все время знал, что придет день, когда мне придется заново проделать этот путь. Я знал: через пять, через десять или через пятнадцать лет все равно мне придется заново проделать этот путь. И все былое будет дожидаться меня — и долина Мозеля, и парень из Семюра, и то село на Тюрингской равнине с родником на площади, где мне еще предстоит напиться холодной воды.
Наверно, вообще невозможно проделать этот путь в обратном направлении.
— Ну а теперь чем ты любуешься? — спрашивает парень из Семюра. — Ничего ведь не видно.
Он прав, стало уже совсем темно.
— А я больше не любуюсь, — признаюсь я.
— Вот и плохо, — сухо произносит он.
— Почему плохо?
— Сам должен понимать. Глядеть в окно, ничего не замечая… Видеть сны наяву… Нехорошо это.
— И вспоминать нехорошо?
— И вспоминать тоже. Это отвлекает.
— От чего отвлекает? — спрашиваю я.
Этот парень из Семюра с каждой минутой все больше удивляет меня.
— Отвлекает от этого пути, расслабляет как-то. Мы же должны выстоять.
— Выстоять? Ради чего? Чтобы потом рассказать про этот путь? — Да нет, чтобы вернуться, — строго поправляет он. — Было бы свинством не вернуться. Верно?
— Кто-нибудь всегда остается в живых, возвращается и рассказывает обо всем остальным.
— Вот я и хочу вернуться. Но не для того, чтобы рассказывать. Плевал я на эти рассказы.
— А ты не думаешь, что надо будет рассказать?
— Да рассказывать-то нечего, старик. Сто двадцать человек в одном вагоне. Дни, ночи, которым нет конца. Вопли свихнувшихся бедняг. О чем тут рассказывать?
— А что будет в конце пути? — спрашиваю я.
У него прерывается дыхание. — В конце?
Он не хочет над этим задумываться, это совершенно ясно. Сейчас самое главное — выдержать этот путь. Он не хочет думать о цели пути.
— Что будет, то будет, — произносит он наконец. — Верно я говорю? — Верно. Я просто так спросил.
