Родителей Жорка не помнил, они умерли от тифа, когда ему не было года. Их заменила тетка, сестра матери, взбалмошная, стриженая, худая, всегда носившая одно и то же серое платье с высоким глухим воротником. Тетка была поклонницей спартанского воспитания с гимнастикой по Мюллеру и холодными обтираниями. Этот режим она осуществляла неукоснительно, потому что была уверена в необычайном будущем племянника. И Жорка оправдывал теткины ожидания. Никто в детском садике не знал столько стихов. С первого класса по десятый ровным парадным строем стояли в табелях одни пятерки. Количество тычинок в цветке лютика, дата восстания Яна Гуса, отрицательные черты Онегина — эти и все другие необходимые школьнику сведения намертво, без рассуждений впечатывались в его мозг и могли быть извлечены оттуда по первому требованию. В сущности, он обладал лишь одной способностью — идеальной зрительной памятью. Прочитанные страницы стояли перед его глазами со всеми иллюстрациями, сносками, запятыми, они давили своей весомостью, заключенная в них премудрость навсегда оставалась непререкаемой.
В школе на него смотрели как на чудо природы, и он, сознавая свою исключительность, держался немного в стороне от других ребят. Наверное, поэтому даже в юношеские годы друзей у него не появилось.
Если считать школьное образование попыткой в короткий срок передать подрастающему поколению квинтэссенцию, а вернее, окрошку из всей накопленной человечеством информации, то Жорка Тимонин был идеальным учеником, доставлявшим учителям только радость.
Правда, математик Яков Лазаревич частенько ставил его в тупик простенькими задачками, выкопанными из каких-то ветхих задачников, но они в школьную программу не входили, а избирать стезю математика Жорка не собирался.
В школе время текло хорошо и спокойно, а после ее окончания из него, без сомнения, должно было получиться нечто особенное, выдающееся — не все ли равно, что именно?
В десятом классе он впервые влюбился. Однокашники влюблялись раньше — в седьмом, восьмом. Поветрие не минуло и его и, как поздняя корь, переносилось тяжело.
В тот год буйно цвела черемуха. Ее пышные гроздья заполонили городок, и всюду: в палисадниках, возле вокзала, на базарной площади — ветер сметал в кучи маленькие белые звездочки. Запах черемухи будоражил. Жорка выходил на скрипучее крыльцо. В темноте на скамейках слышался тревожащий девичий смех, обрывки разговоров, полные скрытого значения.
