Именно это издание и послужило основой книги, которую вы держите в руках.
С появлением перевода Грейвса и Шаха давний спор, казалось бы, потерявший свою актуальность, возобновился. Новая версия Хайяма породила провокационный импульс, который вызвал новый всплеск интереса к древнему поэту, что, по-видимому, и было целью мастерски организованного скандала. Вряд ли его можно считать случайностью, ведь именно в викторианской Англии, с легкой руки Эдварда Фицджеральда, началось победоносное шествие великого перса по культурам западноевропейских стран, включая Россию. Дух его свободолюбивой поэзии пришелся как никогда ко двору на всем евразийском континенте, что неудивительно: в конце XIX века, стряхнув с себя сон религиозного формализма и сентиментального моралистического философствования, западная цивилизация уже вступила в период декадентства, именуемый в Европе fin de siécle, а в России – Серебряным веком. Вполне естественно, что поклонники новых либеральных ценностей и свободного образа жизни предпочитали видеть в Хайяме жреца дионисийского культа (разумеется, в соответствии со своими представлениями о дионисийстве), убежденного эпикурейца, атеиста, циника или даже просто пьяницу-бунтаря: доминантные культурные процессы сформировали интерес к поэту и в тоже время обусловили восприятие его стихов.
Русские переводчики Хайяма, в особенности советского периода, основывались большей частью на подстрочниках, переведенных напрямую с персидских оригиналов, но без понимания внутреннего духовного контекста и они, подобно своим европейским собратьям, создавали Хайяма по собственному образу и подобию.
И все же, кем был Хайям на самом деле? Ответить на этот вопрос довольно сложно, прежде всего потому что сам поэт сделал все, чтобы не стать легкой добычей любителей ярлыков и книжных определений. То, как ему удалось это сделать, заслуживает особого внимания. Дело в том, что его стихи являются своего рода магическими зеркалами, которые способны отражать мысли тех, кто в них смотрится. Мистик увидит в них мистические откровения, циник – свой собственный цинизм, а искатель истины – новые точки зрения и способы мышления. Эта функция хайямовских стихов характеризует их автора как представителя очень древней практической традиции суфизма. При этом он точно не был ни культовым, «патентованным» суфием, ни приверженцем какой бы то ни было интеллектуальной интерпретации мира. Он, совершенно очевидно, настаивал на самопознании в самом широком смысле этого слова – таком самопознании, которое выводит человека за рамки любой идеологической обусловленности, религиозного или рационального характера.
