Иногда я не могу понять, что же произошло. Я любил эту девушку. И был не робкого десятка. Но она как-то сковывала меня. Или, может быть, это не она, а воспоминание о ее голосе, церковная обстановка, молитвы и гимны мешали мне. А может, все дело было в том, что я уважал невинность и не хотел ее губить. И кроме того, меня все время удерживала мысль о Стелле.
С ней все оставалось по-прежнему. Я никому про нее не говорил. Там был особый мирок, тихий и уютный, как сон, и всегда открытый для меня. Когда я думаю о Крабе и Милдред, то понимаю, как мне повезло, что все так вышло, — приходишь, тебя встречают дружелюбно, ласково, а уходишь свободный, и ничего с тебя не требуют. Невероятно, правда? Но так это было, и теперь, когда я стал старше и умнее, я понимаю, что, пожалуй, по-настоящему чистой и невинной была Стелла. Иногда, закрутившись, я подолгу с ней не виделся. Иногда нарочно избегал ее из-за Дороти, но в конце концов я шел к ней, потому что у нее мне было хорошо, как дома. Она открывала мне дверь и всегда встречала меня радостной улыбкой, никогда не жаловалась, что я ее забыл. Я садился на диван у камина, а она оживленно болтала или, вернее сказать, лепетала — про книгу, которую недавно прочла, — а она очень любила читать — лепетала увлеченно, захлебываясь. Иногда я чувствовал себя виноватым, но через несколько минут ощущение вины исчезало, потому что она давала мне почувствовать, что я ничем не связан и раз я здесь, ей больше ничего не нужно. Да, братцы, я чувствовал себя героем из ее любимой книги, когда она сидела рядом, смеясь и болтая, маленькая, пухленькая, с красивыми ножками и добрыми веселыми глазами. Часто она обрывала свою болтовню и целовала меня. А иногда сдерживалась и говорила: «Я приготовлю поесть — чего тебе?»
И бежала на кухню, напевая, хватая то одно, то другое и называя меня таким-сяким. Мне часто думалось, что мы как Адам и Ева, потому что все так легко и просто, да так оно и было — для меня. А каково было ей, когда она думала о муже, который плавал по всему свету старшим помощником на торговом судне. Он был большой, добродушный и беззаботный, ему и дела не было, как ей одиноко, когда он в плаванье. Она мне про него никогда не говорила. У нее была дочь, которая училась в интернате.
В доме было много фотографий этой девочки. О муже она заговорила со мной только раз, сухо сказала, кто он, но часто рассказывала про дочь — как она хорошо учится, какая серьезная, хочет стать доктором. Не мне чета, смеялась она.
