Но вернемся с январского льда на майские плоты.
Сняв линька с острия финского ножа, Шаих поинтересовался: выспался ли я.
— Ни сна, — ответил я, — ни рыбы. Ладно тебе подфартило.
Он промолчал, подтянул кукан: в воде, нанизанные на невидимую леску, шевелились темнохребетные рыбины. Мне стало обидно, проспал все на свете, и я, потянувшись и зевнув, сказал, что пошел на берег искупаться. Рядом желтела отмель. К ней я и поскакал по бревнам.
…Шаих терпеливо ждал свою царь-рыбу, а я барахтался на мелководье с восторгом человека, не умеющего плавать. Позволял себе такое нечасто, потому что стеснялся языкастых сверстников и их страшных шуточек на воде. А тут никого не было, кроме того, кто знал меня, как облупленного.
Теперь и не припомнить подробностей тех мгновений, когда я чуть не распрощался с жизнью. Сначала все было прекрасно и весело. Холодная вода бодрила, ровный песчаный грунт придавал уверенности. Помню, забрел по самую шею, работая руками в стиле «брасс», ожидая, когда тело станет невесомым и поплывет без помощи ног, и уже собирался повернуть обратно, как вдруг земля ушла из-под меня.
Врезалось в память: глотаю воду, барахтаюсь что есть силы, кричу, опять захлебываюсь, погружаюсь… Как перестал сопротивляться, не помню. Был зеленовато-мутный сон со сладким пробуждением на берегу. Никогда-то не уследишь, как заснешь, зато момент пробуждения всегда ясен и чист. Надо мной перекошенные лица Шаиха и Ханифа, совсем не вяжущиеся с безоблачным майским небом.
Шаих сказал:
— У-уф! — И облегченно разогнулся.
— Обормот! — сказал Ханиф.
Я все сразу и вспомнил, и понял. Понял, что утонул и что меня вытащили, откачали, но кто и как — не знал.
А дело было так.
Когда я затрепыхался и стал орать, Шаих, менявший наживку, поднял голову: не то я по-настоящему тону, не то разыгрываю. Он смотрел в мою сторону, а руки сами собою стягивали башмаки, брюки… Лишь когда я исчез и не показывался дольше, чем мог бы, он бросился по бревнам ко мне. До берега не добежал, нырнул с плота.
На песчаном дне он обнаружил меня сразу. Нащупал ногу и поволок к берегу. Дыхания хватило. Так, за ногу, и вытащил. Затем проще пареной репы: руки в стороны — на грудь, в стороны — на грудь. Тут-то и подбежал Ханиф. Он рыбачил рядом, за навалом бревен. Услыхал мой булькающий вопль и примчался, однако поспел лишь к моему благополучному возвращению на этот свет.
Попало обоим. Мне — за то, что вымахал с телка, а плавать не умею, и за то, что, не зная броду, лезу в воду. А Шаиху в общем-то для острастки. Но я видел, как смотрел балтиец на моего друга, как лежала его сильная рука на остром плече новоиспеченного спасателя.
