Шаих отвечал, что он также и о нем Кияму-абы рассказывал, и тот тоже повторял: «Интересно, интересно», только на своем родном языке.
— А что, Николай Сергеевич, я вас с ним познакомлю. Это будет очень «интересно, интересно».
Было далеко за полночь. После дневной жары в открытое окно наконец-то дохнуло свежестью. Я собрался домой, но тут обратил внимание на желтый саквояж, нахально выглядывавший из-под письменного стола. Почему — нахально? Да потому что в этой комнате мы с Шаихом с последним огрызком карандаша были знакомы. Но мы наивно ошибались. Вот целый саквояж из новиковских залежей появился и требовал почтительного внимания.
— Николай Сергеевич, что за чемодан?
— Где? A-а! Это… Это саквояж. Потерял его, думал, не найду больше. А вчера полез зачем-то в сундук и случайно обнаружил.
— А что в нем, клад?
— Коллекция открыток, — после некоторого молчания отозвался он. — Старая Казань… Посмотрите, еще мой дед собирал. И мне подарил. А я и разобрать не смог…
Мы с Шаихом принялись дергать саквояж, ковырять блестящие замочки ключом, покоившимся тут же, на ручке. Но замочки не поддавались.
— Не так, — подосадовал Николай Сергеевич, — нуте-ка… Очень просто ларчик открывается, очень просто.
Замочки в его руках молодо щелкнули, и клад открылся.
Да, в саквояже были открытки. На нас пахнуло с них старинным, полуазиатским, полуевропейским городом, повеяло зноем его камня, прохладой рек, озер, каналов, оглушило перезвоном колоколен и переливчатыми песнями муэдзинов с бесчисленных мечетей Забулачья. Тускло поблескивающие, крепкие, открытки были в превосходном состоянии.
Шаих показал на одну из них.
— Такую я видел у Саши Пичугина, сына вашего знакомого профессора.
— И он открытки собирает? — спросил Николай Сергеевич.
— Собирает. Как и у вас — Казань…
— И большая коллекция?
— Огромная.
— Любопытно… Ведь и Семен Пичугин, его отец, собирал… Его коллекция была крупнейшей в городе.
— Больше вашей? — спросил я.
— Больше. Но марок было побольше у меня.
Когда писатель создает своих героев, то для цельности образов отсекает все лишнее, оставляя бедняжек без многих родинок и родимых пятен, свойственных живым людям, дабы не отвлекать читателя от главного, гипертрофируя это главное до, как говорят литераторы, типа. Но жизнь, мы знаем, богаче любой литературы, и любой мелкий человечишка шире любого литературного образа. И Николай Сергеевич вдобавок ко всему прочему — астрономии, математике, физике, истории, научной фантастике, литературному творчеству, пушкиноведению и т. д. — как это все вместить под одну маску?! — был заядлым коллекционером. Собирал марки. А о том, что увлекался и открытками, мы узнали лишь в тот вечер.
