Николай Сергеевич закачал головой:
— Сколько ему лет было?
— На два года он вас моложе.
— А фокусником когда стал? — Я положил на место Надсона.
— После войны. В драму вернуться не смог… Тогда же и кисть, и резец в руки взял. Для своего удовольствия. Да и переплелись профессия с увлечением, сам себе реквизит делал, ящики волшебные свои узорами расписывал, цветы мастерил… Так и поднялся, и в обмороки падать перестал. Жена, говорит, здорово, помогла, но сама долго не прожила. — Шаих ввернул лампу в патрон, полез под матерчатую шляпку настольного абажура, и комната наполнилась желтоватым отсветом. — А внук и внучка у нас в школе учатся — Юля и Саша Пичугины.
— Не Семена ли Васильевича, профессора математики, родственники?
— Не родственники, а дети.
— Дети? Ах, да, да, у него же их двое. От второго брака.
— Вы знаете его?
— Знаю, — промолвил Николай Сергеевич. — Знаю… Стало быть… Что, он, старше Кияма Ахметовича, тестя своего?
— Представления не имею. — Шаих поскреб затылок утиным носиком финки. — Я ведь его не видел.
— Хм-м… Семен Васильевич, кроме того, что математик, большой специалист по литературе девятнадцатого века, пушкинскую эпоху у нас, как он, вряд ли кто знает. А его математический анализ стиха — сенсация!
Несмотря на соразмеренный с покашливанием говор Николая Сергеевича, я уловил в его голосе встревоженность. И спросил:
— Интересно, что профессор сказал бы о вашем «Пушкине-декабристе»?
— Не знаю, не знаю… Давно его не видел. Есть, так сказать, общепринятая точка зрения, академическая… Но профессор Пичугин отличался своеобычным мышлением, он выдвигал весьма смелые гипотезы. У-ту-ту… — повитал он в облаках и, вернувшись на землю, осведомился: — А что это Киям Ахметович голубятней интересовался?
— Откуда знаете? — удивился Шаих.
— Так это же он тогда у меня спрашивал о хозяине голубятни. Я и пригласил тебя к нему.
— Ах да, Николай Сергеевич, из головы вылетело, рисовал он их, наброски делал… Задумал картину, на которой мои птицы будут центральными героями. Он сказал: это будет что-то необыкновенно светлое и жизнеутверждающее.
— Поразительно, п-просто п-поразительно! — Волнуясь, Николай Сергеевич слегка заикался. — Сколько м-можно ломать человека войнами, бить его, калечить, а он… а он неуязвим душой, чист и находит силы п-побороть инерцию доживания, отрывается от окуляров военного прошлого и вперед глядит глазами своей детской мечты. Он же, ты говоришь, с детства мечтал рисовать?
