Не имея никаких результатов в университетских комиссиях и правлениях, Тарутин, Покровский, Ибрагимов, Яковлев, Родимцева также написали в Главпрофобр, в его Облкомиссию по проверке личного состава студентов.
Ответ и просителю, и ходатаям был категоричен: утвердить постановление местной Комиссии и в апелляции отказать. Подпись под жирной печатью неразборчива. Неразборчива, непонятна была и вся эта история. Прямодушным заступникам все это представлялось ужасным недоразумением, тарабарщиной несусветной. Как это так получилось, что судьба конкретного талантливого студента и усилия конкретных людей, ученых, студентов натолкнулись на безымянную, неосязаемую и безнадежно-глухую стену? Мало того, защитников взяли на заметку. Родимцеву вызвали на ковер Президиума факультета и в течение двух часов прорабатывали за заступничество деклассированных элементов и саботаж курса партии на укрепление пролетарского ядра студенчества, тактично напомнив заодно — представителем каких кровей является сама. Профессора Тарутина заставили объясняться в письменной и устной форме по поводу приватного допуска первокурсника на спецзанятия старших курсов и пристыдили за пособничество купцам. Это уже Правление его пристыдило. Его — председателя оргкомитета пятого по счету в РСФСР рабфака, главного организатора вольготной и стройной учебы рабочих и крестьян в городе Казани.
Тарутин имел привычку успокаивать срезавшихся на экзаменах студентов словами: «Крупных мировых последствий ваша неудача иметь не будет. Франция, например, не объявит войну Англии». (Тогда газеты много писали о разногласиях в стане держав Антанты).
Случай на зачете по политминимуму с его любимым учеником, вылившийся в целую политическую акцию или, точнее сказать, совпавший с началом крупной кампании, в результате которой, как сообщалось в местной газете, «университет освободился от враждебных Советской власти элементов и мертвых душ числом в 387 студентов, то есть от девятнадцати процентов всего состава», заставил профессора в последующей своей практике отказаться от остроумной и, как ему долго казалось, непрегрешимой фразы.
Но не от ученика своего.
Уже через месяц после случившегося Николай Новиков был зачислен на должность вычислителя астрофизического сектора АОЭ (Астрономической обсерватории им. Энгельгардта), где продолжил работу над начатой на первом курсе научной темой.
Это было рискованным шагом профессора. Это было, можно сказать, вызовом общественному мнению.
