Но я остановился на том, что меня сбагрили к дяде, дабы я немного пришел в себя после всей этой больничной мороки. У дяди был домик на юге Франции, в Провансе, где он жил со своей женой. Это был своего рода приватный рай для двоих, куда, вообще-то, никого не впускали, разве что лишь в качестве зрителя. Четыре недели подряд мне приходилось выслушивать всякую околесицу, которую нес мой дядя, весьма поверхностный субъект, имеющий, однако, наглость утверждать, что, мол, за плечами у него яркая жизнь и что ему в ней все ясно. Раскрывая книгу, в основном по настоянию моей тети, дядя Фриц (ну и имечко, хотя тут он не виноват) взвизгивал с порога: «А я знаю, чем все кончится!» – и принимался обстоятельно анализировать дальнейшие события. Дяде Фрицу было невдомек, что в реальной жизни все непредсказуемо. Он беспрестанно ссылался на свой жизненный опыт, «опыт из практики», хотя в прошлом был пешкой, бухгалтером, и все свои познания о людях почерпнул в кабинете.
Он обожал распространяться о своем лошадином здоровье. Нет более жалких людишек, единственным достоянием которых на исходе пустой, никчемной жизни является их «здоровое тело». Изо дня в день он таскал меня по жаре на многокилометровые прогулки в горы, где только чахлые кустики да насекомые. Там он, то и дело оборачиваясь, любопытствовал: «Надеюсь, ты не устал? Давай поднатужься! Мне семьдесят, но посмотри, как я легок на подъем!» При этом он без устали долдонил что-то о растениях, пытая меня, чем отличается, например, чертополох от мака, после чего переключался на птиц. Остановившись вдруг как вкопанный посреди выжженной солнцем поляны чертополохов, он возносил палец к небу и замирал: «Слышишь? Это сероклювый желтохвост! Что-то рано в этом году. Прошлым июнем их здесь еще не было…» Пестрые лысухи, пятнистые горлицы – он их всех знал назубок. По ночам, лежа в постели, я мечтал о пневматическом ружье, чтобы перестрелять у него на глазах всех его пернатых друзей. Я ничего не имею против птиц, но на кой черт мне их названия? Не говоря уже о растениях. По-моему, так называемые любители напрочь лишены масштабного мышления. Зарывшись в свои энциклопедии, не видя дальше своего носа, они до смерти боятся хоть разок заглянуть за горизонт.
Дядя Фриц был не только знатоком природы, но и чемпионом по затыканию рта. О чем бы я ни заводил разговор во время трапез из бесчисленного множества приготовленных тетей закусок, первых, вторых и сладких блюд, дядя Фриц всегда умудрялся меня перебить, нетерпеливо встревая: «Так-то оно так, но вот тебе другой пример…» И начинал пересказывать набившую оскомину историю, выдавая ее за свою. «Благодаря своей профессии я знаю людей как облупленных». На самом же деле у таких вот фрицев в запасе ровно восемь анекдотов и двенадцать крылатых выражений, щеголяя которыми они мнят себя философами. Мороз по коже, как чудовищна человеческая старость, если вдуматься.
