Сейчас же она кожей ощущала, что этот невысокий Александр по-настоящему real. Что тут поделаешь, потянуло к нему, хотя её (по наблюдению его красивого друга) тощая попка подсказывала, что за ним, как за кометой, тянется хвост проблем и, попав в их могучий турбулентный поток, она завертится маленькой неуправляемой частичкой, что принесёт ей немало бед. Ну и пусть!
Из ресторана они вышли вдвоём – его друг, хотя и слыл неуёмным ловеласом, был чутким человеком с тонкой кожей.
Они пошли в Город, не разбирая дороги.
Иногда сентябрьские вечера забредают в Киев из июля. Такой уж это Город, где покой, ласка и меланхолия раздаются бесплатно – уноси сколько сможешь. Прохожие приветливы, учтивы и понятливы. Они не спешат – они гуляют. В Москве об этом давно забыли.
Да и что нам Москва? Так себе, корёжащий души мегаполис. Много их таких, одинаковых. Москва умерла вместе с Замоскворечьем, с двухэтажными домиками на Добрыненской площади, с застройкой Хорошовского поля.
Девятнадцатилетним юношей, впервые приехавшим в столицу необъятной родины и поселившимся у родственников на краю Москвы, стоял вечером Александр на краю этого поля и, наблюдая за тем, как сомкнутым строем наступают на него оловянно одинаковые дома, понял, что жить в этом городе он не хочет. У него есть нежная родина.
То был важный миг, потому как человеку за всю его жизнь даются два-три ощущения, когда он осознаёт, что таки да, существует. И, надо же, такое с ним произошло тогда в Москве, затем в Индии и на южном берегу Средиземного моря.
Но Создатель милостив, и дал Он такую возможность киевлянам многократно. Ибо невозможно смотреть на Андреевскую церковь снизу, с Подола, и оставаться чёрствым душой. Для этого нужно быть или толстокожим, или ко-нецким.
Умело подсвеченное снизу, это позднее детище Растрелли уносило свои купола в поднебесье и, растворяясь в небесах, забирало с собой зрящую душу.
Особенно хороша она в начале мая, когда листья деревьев ещё свежи, не прибиты пылью и омыты дождём, когда рокочет весенний первый гром… и низвергающиеся с небес потоки бурной рекой несутся вниз по Андреевскому спуску, сметая на своём пути скарб торговцев, и кажется, что разверзлись хляби небесные и смерть пришла, но чу, через минуту засияет солнце, и синь такая открывается, что купола Андреевской церкви начинают подрастать, удлиняться и уходить в небо.
– А ты знаешь, отчего Растрелли так навязчиво любил синий цвет? – Александр обнял Цок-Цок за плечи.
