Вот я и поймал себя! Оказывается, я начинаю заботиться о симпатии читателей — да как откровенно и неуклюже. А ведь мне это совсем ни к чему: я не собираюсь воспевать своего господина и мучителя. Я хотел изжить его из себя, освободиться раз и навсегда и готов ради этого пойти на предательство: вскрыть все его слабости, пороки и комплексы.
Вместе с вами я обещаю проникнуть в его душевные потемки… Мы будем копаться в них со сладострастием человека, нашедшего бумажник, мы извлечем из них все мало-мальски ценное и отбросим с облегчением (освобождения) и радостью (обогащения).
Итак, в его внешности нет ничего примечательного; да и первое, беглое, знакомство принесет вам мало удовольствия. О чем с ним, собственно, говорить в мужской задушевной беседе, если он не болельщик, в шмотках без понятия (не отличает польской тряпки от американских джинсов), если женский вопрос расцвечивает его библиотечную бледность такими красками, что вам самому делается неловко. Ко всему прочему, он не соображает на троих. Справедливости ради замечу, что однажды при нем двое так смачно соображали, что он едва не попросился в сотоварищи, но пролетавший мимо ангел (не специально ли посланный?) зажал ему рот, и посвящение не состоялось. Кстати, вы заметили, что женская тема болезненно действует на него? Трансцендентальная бледность и здоровая кровь… тут кроются большие возможности для нас с вами, и я обещаю использовать их сполна.
Ага, вы усаживаетесь поудобней? Ну так и я не стану больше мешкать. Для начала вытолкнем его с помощью пожилой усталой женщины из зала для младших научных сотрудников «ленинки» — в конце концов, сколько можно: десятый час, суббота… Пусть он пройдется по вечерней Москве сентября 1967 года, подышит ее имперским воздухом, услышит смех, обрывки фраз и иностранную речь, заразится ее суетой, засмотрится на стройный силуэт в вечернем платье, и, кто знает, может быть, случай подарит нам начало романа: «она легонько ойкнула, пошатнулась, и он едва успел удержать ее за талию, — простите, — ничего, что с вами? — нога, каблук, — позвольте я помогу?»…
Ничего подобного! Илья медленно спускается по ступенчатому пьедесталу «ленинки», на ходу застегивая до верху плащ, будто отгораживаясь от реальности, и прямиком направляется в метро. На эскалаторе он не стоит и, естественно, ничего не замечает. В вагоне он прислоняется к стеклу и, закрыв глаза, пытается понять, где между чушью и гениальностью место его сегодняшней мысли о происхождении качественно новых понятий. Но внимание его уже расшатано, в нем появилась течь, и разговор двух женщин просачивается в него.
