Генерал | страница 29
– Господи, Николай, как я люблю твою непредсказуемость! Ну ты-то откуда знаешь Фан дер Флитов, не говоря уже о том, куда я отправлюсь?
– Служба, Славушка, служба.
И, уже гася свои темно-синие, как в сказках, глаза, он просто и веско накрыл ладонью ее незагоревшую этим летом руку.
Выписка из матрикула Новинской С. М. за 1938–1941 учебные годы (ЛГУ, филологический ф-т., немецкое отделение, 3 группа):
Психология – хорошо
Педагогика – хорошо
Ленинизм – удовлетворительно
Языкознание – удовлетворительно
Античная литература – хорошо
Западноевропейская литература:
Средневековая – очень хорошо
Новая – очень хорошо
Новейшая – очень хорошо
Немецкая литература эпохи феодализма – очень хорошо
Немецкая литература эпохи империализма – очень хорошо
Немецкая литература эпохи пролетарской революции – очень хорошо
История народов СССР – удовлетворительно
Методика языка – очень хорошо
Русская литература XIX века – хорошо
Современный немецкий язык – очень хорошо
Поэтика – удовлетворительно
Теория литературы – хорошо
История немецкого языка – хорошо
Диамат и истмат – удовлетворительно
История ВКП(б) – удовлетворительно
Немецкий фольклор – очень хорошо
История философии – хорошо
Физкультура – удовлетворительно
Всеобщая история – удовлетворительно
Политэкономия – хорошо
Педагогическая практика – очень хорошо
Курсовая работа «Женщина в творчестве Фр. Мёрике» – отлично
30 июня 1941 года
Из-под литовских Утян до Эбенроде было не так уж далеко, да и охрана со злых и недоверчивых флаовцев[22] сменилась на упоенных первыми победами немцев. Пейзаж за окном почти не переменился, тот же песок, тихо, пыльно, плоско, туманно. Война оставалась далеко, колеса стучали ровно и умиротворенно, как в детстве. Проваливаясь в короткий сон, Трухин просыпался с ощущениями далекого детства. То ему казалось, что они с отцом лихо катят в новой коляске по Губернаторскому спуску, и радость от того, что его не отдают в огромное, казенное, отвратительно желтое здание Первой гимназии, переполняет душу восторгом. Бывший губернаторский дворец, справедливостью императора Николая Павловича отданный костромским гимназистам, внушал Феде уныние, почему-то связанное со словом «фельдфебельство». То ли дело их родная, Вторая, деревянная, тепло-кирпичного цвета… Да и от дома всего два шага, поворачиваешь за угол – и уже перед глазами полукруглая башня в три окна, ажурный балкон на втором этаже, вечный и незабываемый запах Дома. Трухин усмехнулся неожиданно пришедшей в голову мысли: а ведь окажись он в Первой, то, скорее всего, и жизнь его сложилась бы по-другому. В Первой, как ни парадоксально, после пятого года верховодили большевики, а у них, во Второй, уклон пошел в сторону эсерства… Впрочем, и эсерство развело их по разные стороны не хуже большевизма. Перед глазами, как в цветном фонаре, промелькнула фотография Кузина на Ильинке, где стояли они с Кокой Барыковым, оба с жадными и счастливыми молодыми лицами, в лихо заломленных папахах, с волочащимися саблями. Кока совсем еще мальчишка, без усов, а сам он запасным комвзвода, уже с тоненькой морщинкой у рта… А вот теперь он пленный с неизвестной судьбой, а Кока в Питере, наверное, лихорадочно придумывает новые и новые конструкции танков. Последний раз он был в гостях у Коки после финской, когда Кока получил квартиру в привилегированном доме на Лесном. Дом и дух его не понравились тогда Трухину, но он не мог не отдать должного Вере, умевшей поставить жизнь на жесткий дворянский лад в любое время и в любых условиях. Что ж, дочь бессменного предводителя дворянства – куда это денешь? У Дево́чкиных всегда был ледяной дом, в отличие от трухинского, теплого, хлебосольного, безотказного… Господи, о чем он думает – и зачем помнит все это?