Лева замолчал, потом как-то оживился, глаза у него заблестели, и он сказал:
— Там, под Ульяновским спуском, в присутствии на берегу всей общины и многих интересующихся людей я вошел в воду и на вопрос крестившего меня пресвитера Корнилия Францевича Кливер: «Веришь ли, что Иисус Христос есть Сын Божий?» — ответил:
— Да. Верую! Тогда он сказал:
— По повелению Господа Иисуса Христа крещу тебя во Имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. И он погрузил меня в воду. Хор пел на берегу, как сейчас помню: «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись!»
Иван Борисович, слушая рассказ Левы, радостно кивал головою:
— Да это крещение по — первохристианству. Сколько людей не могут полностью разобраться в этом вопросе. Одни — отвергают, другие — понимают духовно, третьи — крестят без веры.
— После этого. — продолжал Лева, — вся община направилась в молитвенный дом. Шли большой толпой с Волги, как будто это была демонстрация. Там, в молитвенном доме, на принимающих крещение были возложены руки. На меня возложил руки один из известных первых тружеников братства нашего Ефим Симонович Янченко.
— Да, это достойный брат, пострадавший за Христа и в избиениях лишившийся глаза при царском режиме, — произнес задумчиво Иван Борисович. — Но что же изменилось у тебя после того, как ты вступил в церковь?
— Я стал больше принимать участия в работе нашей христианской молодежи. В субботних собраниях стал проповедовать Евангелие.
— Ты — проповедник Евангелия? — воскликнул Иван Борисович, вскакивая. — И это без всяких курсов и подготовки?! Да, впрочем, — сказал он, садясь в кресло и успокаиваясь, — ведь ты, как Тимофей, с детства знаешь Писание, которое может умудрить тебя во спасение верою во Христа Иисуса.
— Когда мне впервые предложили говорить слово, — сказал Лева, — я очень волновался, горячо молился Богу, чтобы Он мне дал тему. И мне дано было говорить о Христе распятом, о Голгофе.
— Приготовил ли ты себе конспект?
— Да. Приготовил на небольшом листочке, записал столбиком основные мысли, которые были положены на сердце. Затем, признаюсь, по вечерам я уединялся в саду и там вполголоса читал вслух свою проповедь. Настало время, когда мне нужно было выступить с чтением Евангелия. Взошел на кафедру, а сам себя будто не ощущаю. До этого мне тоже приходилось бывать на кафедре: говорил стихотворения. Но проповедь — не стихотворение, тут нужно сказать от сердца, ведь от избытка сердца говорят уста. Не слышал я своего голоса, как говорил — и сам не знаю. Но, слава Богу, Господь помог и я сказал то, что было мне дано. Правда кое-что пропустил, в конспект неудобно было заглядывать.
