Эта деятельность носила характер "в себя". Работы, которые велись в этом уголке, были настолько внутренне опустошенны, как будто они были продолжением личности обывателей.
После "дел", кто копался в грядках, точно роя себе могилку, кто стругал палки, кто чинил себе ноги...
Деревянные, в зелени, одноэтажные домишки, несмотря на их выверченность и несхожесть, хватали за сердце своей одинокостью... Иногда там и сям из земли торчали палки.
Дом, к которому подошел Федор, стоял на окраине, в стороне, отгороженный от остального высоким забором, а от неба плотною железною крышею.
Он делился на две большие половины; в каждой из них жила семья, из простонародья; в доме было множество пристроек, закутков, полутемных закоулков и человечьих нор; кроме того - огромный, уходящий вглубь, в землю, подпол.
Федор постучал в тяжелую дверь, в заборе; ее открыли; на пороге стояла женщина.
Она вскрикнула:
- Федя! Федя!
Женщина была лет тридцати пяти, полная; зад значительно выдавался, образуя два огромных, сладострастных гриба; плечи - покатые, изнеженно-мягкие; рыхлое же лицо сначала казалось неопределенным по выражению из-за своей полноты; однако глаза были мутны и как бы слизывали весь мир, погружая его в дремоту; на дне же глаз чуть виднелось больное изумление; все это было заметно, конечно, только для пристального, любящего взгляда.
Рот также внешне не гармонировал с пухлым лицом: он был тонкий, извивно-нервный и очень умный.
- Я, я! - ответил Федор и, плюнув женщине в лицо, пошел по дорожке в дом.
Женщина как ни в чем не бывало последовала за ним.
Они очутились в комнате, простой, довольно мещанской: горшочки с бедными цветами на подоконниках, акварельки, большая, нелепая "мебель", пропитые потом стулья...
Но все носило на себе какой-то занырливо-символический след, след какого-то угла, точно тайный дух отъединенности прошелся по этим простым, аляповатым вещам.
- Ну вот и приехал; а я думала заблудесси; мир-то велик, - сказала женщина.
Соннов отдыхал на диване. Жуткое лицо его свесилось, как у спящего ребенка.
Женщина любовно прибрала на стол; каждая чашечка в ее руках была как теплая женская грудка... Часа через два они сидели за столом вдвоем и разговаривали.
Говорила больше женщина; а Соннов молчал, иногда вдруг расширяя глаза на блюдце с чаем... Женщина была его сестрой Клавой.
- Ну, как, Федя, погулял вволю?! - ухмылялась она. - Насмотрелся курам и петухам в задницы?.. А все такой же задумчивый.. Словно нет тебе ходу... Вот за что по душе ты мне, Федор,
