Геннадий протянул ему руку.
- Прощай, отец, - сказал. - Тебе лечиться надо и отдохнуть как следует. А мне на дело завтра идти. Может быть, и мокрое.
Савельев остановился, даже зашатался немного.
- А я вот только недавно, года два назад, окончательно завязал со всем, медленно проговорил он. - Теперь решил в монастырь идти. Может, примут. Буду исповедоваться. Не примут - в отшельники уйду. Богу молиться. Нет правды на земле, но где-то она должна быть...
- Ищи, отец, - насмешливо ответил Геннадий. - Только в дурдом не попади, ища правду-то...
Савельев махнул рукой и улыбнулся. И так пошли они в разные стороны: один, сгорбленный, пожилой человек, бывший убивец, ищущий правды и Бога, другой молодой человек, легкой, весело-уверенной походкой идущий навстречу завтрашнему мокрому делу...
Прошло несколько лет. Савелий, покаявшись, постранствовал и приютился в конце концов около монастыря. Случайно узнал он о судьбе Геннадия: тот погиб в кровавой разборке. После гибели душа Геннадия медленно погружалась во все возрастающую черноту, которая стала терзать его изнутри. И он не сознавал, что с ним происходит.
А в это время Михаил Викторович, стоя на коленях, молил Бога о спасении души Геннадия. И в его уме стоял образ робкого, невинного, светлого мальчика, который прошептал ему из коридора:
- Христос воскрес!
ПРЫЖОК В ГРОБ
Время было хмурое, побитое, перестроечное. Старичок Василий об этом говорил громко.
- И так жизнь плохая, - поучал он во дворе. - А ежели ее еще перестраивать, тогда совсем в сумасшедший дом попадешь... Навсегда.
Его двоюродная сестра, старушка Екатерина Петровна, все время болела. Было ей под семьдесят, но последние годы она уже перестала походить на себя, так что знакомые не узнавали ее - узнавали только близкие родственники. Их было немного, и жили они все в коммунальной квартире в пригородном городишке близ Москвы - рукой подать, как говорится. В большой комнате, кроме самой старушки, размещалась еще ее сестра, полустарушка, лет на двенадцать моложе Катерины, звали ее Наталья Петровна. Там же проживал и сын Натальи - парень лет двадцати двух, Митя, с лица инфантильный и глупый, но только с лица. Старичок Василий, или, как его во дворе называли, Василек, находился рядом, в соседней, продолговатой, как все равно гроб на какого-нибудь гиганта, комнате.
В коммуналке проживали еще и другие: не то наблюдатель, не то колдун Кузьма, непонятного возраста, и семья Почкаревых, из которой самый развитой был младенец Никифор. Правда, к сему времени он уже вышел из младенчества и стукнуло ему три с половиной года. Но выражение у него оставалось прежнее, словно он не хотел выходить из своих сновидений, а может быть, даже из внутриутробного состояния. Потому его так и называли соседи: младенец.
