- А ежели он пирожник? - ответил рыжий Ванька.
- Не наше дело...
Сережке не понравилась мастерская. И темно, и сыро, и холодно, и дышать тяжело. Пахло свежим сапожным товаром, дегтем и еще чем-то кислым... так пахнет, когда мочат долго кожу. Рабочие тоже ему не понравились. Они, наверное, злые, особенно рыжий Ванька, скаливший свои белые, крепкие зубы. Парасковья Ивановна несколько раз выглядывала из своей комнаты, и Сережке казалось, что она смотрит на него такими злыми глазами. Сережке вдруг захотелось плакать, и он решил про себя, поглядывая на дверь: "Убегу... Непременно убегу к себе в деревню".
Мысль о деревне разжалобила Сережку. Он припомнил проданную новую избу, проданную лошадь... Если бы жив был отец, все было бы иначе. Маленькое детское сердце сжалось от страшной тоски по родине. Сережка мысленно видел свою деревенскую церковь, маленькую речку за огородами, бесконечные поля, своих деревенских товарищей... Там все были добрые и хорошие. В заключение Сережка еще раз подумал про себя: "Убегу".
Фома Павлыч вышел в мастерскую всклокоченный, с опухшим лицом и красными слезившимися глазами.
- Сапоги Корчагину готовы? - строго спросил он, не обращаясь ни к кому.
- К вечеру будут готовы... - ответил сурово Кирилыч.
- То-то, смотрите у меня...
На Сережку хозяин даже не взглянул, а пошел обратно на свою половину. Послышались переговоры.
- Опохмелиться бы, Паша? - виновато говорил Фома Павлыч.
- В самый раз... - сердито ответила Парасковья Ивановна. - Давай деньги...
Фома Павлыч только что-то промычал.
- Кто велел вчера натрескаться?
- Кто? А ежели дядя Василий посылал за мной.
- Дядя Василий, не бойсь, на работе, а ты валяешься... Чему обрадовался-то?
- Всего один стаканчик, Паша...
- Отстань, смола!
- Паша... Ах, боже ты мой!.. Ежеминутно...
У Парасковьи Ивановны были припрятаны на черный день три рубля, но она крепилась и не давала денег. Фома Павлыч надел свои опорки, взял шапку и хотел уходить.
- Ты это куда поплелся? - остановила его Парасковья Ивановна, загораживая собою дверь. - Сказано, не пущу. Вот еще моду придумал.
Фома Павлыч обиделся и начал отталкивать жену, приговаривая:
- Как ты можешь мне препятствовать? Кто хозяин в дому? Ступай, прочитай вывеску: "Фома Павлыч Тренькин". А ты: "Не пущу". У меня дело есть...
- Знаем твои дела. В кабак уйдешь, а то в портерную.
Этот неприятный разговор был прерван совершенно неожиданно. Отворилась дверь, и вошла мать Сережки. Она отыскала глазами маленький образок в углу, помолилась и, поклонившись всем, проговорила:
